Лето печали - стр. 34

– Может быть, на ней варил кофе сам великий бард, – сказал обросший седым волосом старик. – Не скупитесь, молодой человек, вещь музейная.

Сабуров сомневался в благородном происхождении треноги, однако свою работу она выполняла отлично. Обмотав руку льняным полотенцем, он поставил на стол закопченный кофейник. Мистер Генри Джеймс нахохлился в кресле, куда Максим Михайлович всегда усаживал посетителей.

– Здесь восточные пряности, – сказал Сабуров. – Вы согреетесь и взбодритесь. Обеда не обещаю, но у меня есть французский сыр и хорошая ветчина.

Запах корицы и гвоздики напомнил Сабурову о его единственном рандеву с покойным Адрианом Николаевичем Завалишиным, который, по его мнению, чем-то напоминал мистера Джеймса. Сабуров, правда, считал, что Завалишин был потверже характером.

Едва упомянув о встрече с Литовцевой, мистер Джеймс опять стал хватать ртом воздух.

– У меня приступ, – пробормотал американец. – Мне нужен врач, мистер Гренвилл.

Опасаясь публичной истерики сочинителя у Розеттского камня, Сабуров увлек его к выходу.

– Я живу рядом, – уверил он мистера Джеймса. – Я сварю кофе и у меня есть нюхательные соли.

Соли Сабуров завел из-за клиенток, которые могли лишиться чувств, рассказывая о своих страхах. Внимательно вглядываясь в темные глаза мистера Джеймса, Сабуров тоже заметил если не страх, то беспокойство. Он сомневался, что сочинитель, с его розами в фаянсовых горшках и полосатым котом, стал бы топить людей в ванной, однако внешность людей часто бывала обманчивой.

Максим Михайлович составил в блокноте список адресов, где требовалось взять анализ. В гарсоньерке мистера Джеймса и в «Тополях» из кранов текла одна и та же вода.

Беспокойство Джеймса, тем не менее, стало причиной тревоги и для Максима Михайловича. Американец явно не хотел распространяться о встрече с Литовцевой, однако Сабурову требовалось, как он выражался, вывернуть сочинителя наизнанку.

Нюхательные соли, чашка кофе и сэндвич на французском багете должны были помочь мистеру Джеймсу прийти в себя.

Максим Михайлович предпочитал ржаные буханки из эмигрантских пекарен в Ист-Энде, однако незачем было вызывать у мистера Джеймса ненужные вопросы. Сабуров предполагал, что сочинитель привык к континентальной кухне.

Опустившись в кресло, он взялся за кофе. Мистер Джеймс благодарно сказал:

– Большое спасибо. Мне стало дурно из-за воспоминаний. Я думаю о несчастной Маргарет. Знаете, мистер Гренвилл, – американец подался вперед. – В начале февраля мы смотрели представление «Отелло» в Вест-Энде.

Сабуров никогда не прерывал свидетелей, по опыту зная, что рано или поздно они все расскажут сами. Мистер Джеймс поднес руку ко лбу.

– В антракте мы остались в ложе и Маргарет спросила, верю ли я, что человека можно полюбить за муки, – сочинитель горько усмехнулся. – Однако речь шла не обо мне. Какие у меня муки? Журнальных заработков хватает для спокойной жизни.

– Маргарет продолжила, – он повел рукой. – Да, именно так: «Люди, испытавшие страдания, видят друг друга издалека. Они словно братья и сестры, пусть и не по крови».

Американец полез за блокнотом.

– Погодите, – извинился он. – Я должен все записать. Фразы пригодятся для работы.

Терпеливо подождав, Сабуров поинтересовался:

– Все-таки, что насчет той девушки с эскиза?