Лето одного города - стр. 26

– Посоветую гулять со мной больше, – ответил я, пережевывая стейк. – Прости, я действительно голоден, поэтому буду говорить с набитым ртом.

– Все в порядке, теперь я тоже, – засмеялась Нина и протянула руки к прибывшей тарелке.

– А чем занимаешься ты, когда у тебя не свободное время? – решил поинтересоваться я.

– Я преподаю в частной школе, куда приходят люди, мечтающие выучить французский, – отрапортовала Нина. – Кроме этого, подрабатываю частными уроками. У меня достаточно непонятный график, но зато я занимаюсь тем, что люблю: говорю по-французски и заражаю любовью к нему.

– Скажи что-нибудь, – попросил я.

– Je me disais tantôt que c'était la belle race pure des nomades, tantôt la race pauvre et desséchée des jouisseurs, – выпалила она, будто ожидая этого вопроса.

– И что это значит?

– Цитата из «Здравствуй, грусть». «Я то убеждала себя, что это прекрасное, чистокровное племя кочевников, то говорила себе, что это жалкое выродившееся племя прожигателей жизни». В 16 лет мне она казалась ужасно умной.

– А сейчас?

– А сейчас я ем, и ты ешь, – засмеялась Нина.

Спустя два часа вина, еды и диалогов ни о чем мы с шумным смехом вышли на улицу. Я уже не помню, над чем мы смеялись и почему, но я тут же совершенно естественно поцеловал Нину, а она ответила тем же. Минут пять мы стояли у входа. Я держал ее за талию, потому что она была ниже и стояла на цыпочках. Когда нас в очередной раз толкнули посетители ресторана, я предложил проводить Нину до дома. Она кивнула, и мы пошли в сторону Театральной.

Мы вышли на Кривоколенный переулок, и я решил впечатлить Нину:

– Не правда ли литературное местечко?

Она прыснула от смеху, но подыграла мне:

– Отчего же?

– Как же, вы не слышали о драке Пастернака и Есенина? – притворно удивился я.

– Заслушалась Вертинским, очевидно, – Нина вошла в образ.

– Значит, как было. Есенин самым наглым образом надрался и задирал Пастернака, говоря, что тот сорняк, выросший посреди русской поэзии. Доподлинно неизвестно, кто победил, «сорняк» ли или «королевич», как назвал Есенина Катаев. В любом случае разнимать их пришлось Казину и Вронскому. Вот такие страсти у редакции «Красная новь».

– Скажите, пожалуйста, а ведь пишут о любви! – сетовала моя собеседница.

– И не говорите, Нина, – вздохнул я. – А справа тоже про искусство. Позвольте-ка продемонстрировать вам дом Строгановского училища, созданный талантливым Шехтелем. Уж очень его люблю!

– Красивое, – восхитилась Нина, всматриваясь в здание в сумеречном свете.

– Согласен, но у здания-то были балкончики. Где они? Что же их не восстановили-то?

– Только ты можешь так расстраиваться из-за балкончиков, которые никто из москвичей уже и не вспомнит, – рассмеялась Нина.

Я хотел было возразить, но в тот момент мы вышли на Мясницкую, где прямо перед нами стоял великолепный особняк Черткова, поражающий своим изяществом даже спустя столько времени.

– Я так люблю такие дома, – ахнула Нина. – А ты?

– Я тоже, – кивнул я и сжал ее руку чуть сильнее. – Знаешь, раньше в этом доме было много-много книг, читать их приходили совершенно разные люди, к примеру Толстой и Циолковский.

– Надо же, – удивилась Нина. – И куда их дели? Революция?

– Да нет, – отмахнулся я. – Их передали в музей, а оттуда они переехали в библиотеку. Кстати, помнишь, я тебе про Шехтеля говорил?