Лето больших надежд - стр. 9
Мистер Дэвис был отшельником. Он водил старый рабочий джип и зачастую выглядел усталым и потерянным, таким, словно его день был неудачным.
– Мне действительно жаль, – сказала она Коннору.
– Не надо меня жалеть.
– Я и не жалею. Мне жаль, что я сказала это о твоем папе. Вот в чем разница.
Коннор мотнул головой, отбросив волну темных волос с лица:
– Приятно слышать.
– Он никогда не говорил, что у него есть дети. – И еще не успела договорить, как поняла, что допустила еще большую ошибку. Вконец растерянная, она беспомощно залепетала: – Я хочу сказать, я никогда…
– Он не хотел, чтобы я приезжал сюда на лето, но моя мама снова вышла замуж, и ее муж не желал видеть вокруг себя детей. Сказал, что в их передвижном доме и без того целая толпа.
Лолли подумала о синяке, который она видела. На этот раз она сообразила, что должна помалкивать.
– В трейлере не так много места для трех человек, но я думаю, ты об этом не знаешь, – добавил он. – Думаю, ты живешь в каком-нибудь дворце.
В двух дворцах, подумала она. По одному для каждого из родителей. И это только доказывает, что ты можешь быть жалким, даже если живешь в восьмисотом блоке на Пятой авеню или в Дампстере.
– Мои родители отсылали меня из дома каждое лето с тех пор, как мне исполнилось восемь, – сказала она Коннору. – Может быть, потому, что они хотели убрать меня с глаз подальше, так им было удобнее ругаться. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. – Может быть, а если бы слышала, думала Лолли, развод не был бы для нее таким шоком.
– Когда моя мама заявила, что я могу приехать сюда бесплатно, потому что мой отец здесь работает, – объяснил Коннор, – моя судьба была решена.
В уме Лолли складывала факты, словно детектив. Если он приехал сюда бесплатно, это означает, что он получает стипендию. Каждый год по программе, которую основал ее дед, нуждающиеся дети приезжали в лагерь бесплатно. Это касалось детей, у которых была тяжелая семейная жизнь и которые входили в «группу риска», хотя она и не знала, что означает «группа риска».
В лагере все одевались одинаково, жили, ели и спали по распорядку. И никто не знал, чей ребенок рядом с ним – сын наркомана или саудовского принца. Иногда, однако, это становилось очевидным. Дети, приехавшие по стипендии, по-другому говорили и зачастую выглядели иначе. Иногда их выдавали плохие зубы. Или слишком грубые манеры. Или иногда, как с Коннором, у ребенка был этот тяжелый, опасный, предостерегающий взгляд. В нем не было ничего от ребенка из нуждающейся семьи, никакого намека на «группу риска», кроме боли в глазах, когда она назвала его отца пьяницей.
– Я чувствую себя невероятно гадкой, – сдалась она. – И ужасной. Я не должна была ничего говорить.
– Ты права. Ты не должна была. Сумасшедшая девчонка, неудивительно, что ты пошла на попятный. – Он уперся палкой в землю и прибавил шагу. Похоже было, что он больше не собирается с ней разговаривать. Никогда.
«Отлично», – подумала она. Она вступила с ним в конфликт, так же как и с другими ребятами. И наверное, он постарается, чтобы об этом узнал весь мир. Он, наверное, будет всем рассказывать, что она не в себе из-за своих родителей и психотерапии. Он, наверное, даже скажет, что видел, как она плакала. Она приобрела врага на всю жизнь.
Она тащилась за ним и с каждым шагом все больше потела и раздражалась. «Ты идиотка, Лолли Беллами», – говорила она себе. Каждый год она приезжала в лагерь «Киога» со смехотворно большими ожиданиями.