Летний сад - стр. 33

– Хочешь, чтобы я к тебе прикоснулась? – неуверенно прошептала она, протягивая к нему руки.

– Да. Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулась, Татьяна.

Он немного раскрылся, но так ничего и не объяснил в темноте, в их маленькой комнатке, рядом со спящим Энтони.

Дни стали прохладнее, комары исчезли. Листья начали менять цвет. Татьяна и не думала, что в ее теле осталось столько сил, чтобы сидеть на скамье и наблюдать за холмами, менявшими краски на киноварь, и винный цвет, и золото и отражавшимися в спокойной воде.

– Энтони, – тихо спрашивала она, – это ведь прекрасно, или как?

– Это или как, мама.

На нем была офицерская фуражка отца, та, которую много лет назад отдал ей доктор Мэтью Сайерз, предполагая, что Александр мертв. Он утонул, Татьяна, провалился под лед, но у меня осталась его фуражка; хотите взять?

Бежевая фуражка с красной звездой, слишком большая для Энтони; она заставляла Татьяну думать о себе и своей жизни в прошедшем времени вместо настоящего. Внезапно пожалев, что дала ее мальчику, она попыталась ее забрать, спрятать, даже выбросить, но Энтони каждое утро спрашивал:

– Мама, где моя фуражка?

– Это не твоя фуражка.

– Моя! Папа сказал, она теперь моя.

– Зачем ты ему сказал, что он может оставить ее себе? – как-то вечером недовольно спросила она Александра, когда они не спеша шли к городу.

Прежде чем он успел ответить, мимо пробежал парнишка, которому явно не было еще и двадцати, легонько коснулся плеча Татьяны и произнес с широкой радостной улыбкой:

– Привет, девица-красавица!

Отсалютовав Александру, он помчался дальше вниз по холму.

Александр медленно повернулся к Татьяне, державшей его под руку. И похлопал ее по пальцам:

– Ты его знаешь?

– И да и нет. Ты пьешь то молоко, которое он приносит каждое утро.

– Так это молочник?

– Да.

Они пошли дальше.

– Я слышал, – заговорил наконец Александр, – что он заигрывает со всеми женщинами в деревне, кроме одной.

– Ох, – мгновенно ответила Татьяна, – могу поспорить, это та задавака Мира из тридцатого дома.

И Александр рассмеялся.

Он смеялся! Смеялся!

А потом он наклонился к ней и поцеловал:

– Вот это забавно, Таня.

Татьяна была довольна тем, что он доволен.

– Можешь ты мне объяснить, почему ты не возражаешь против того, чтобы Энт носил твою фуражку? – спросила она, сжимая его руку.

– Ну, вреда-то в этом нет.

– Не думаю, что это так уж безвредно. Иногда вид твоей армейской фуражки мешает мне видеть Стонингтон. Это ведь не безвредно, а?

И что заставило ее неподражаемого Александра сказать так, когда он шел с женой и сыном этой прекрасной осенью Новой Англии по холму, смотрящему на прозрачные океанские воды?

Он сказал:

– А что такое со Стонингтоном?

Лишь день спустя Татьяна наконец-то разобралась, почему это место так близко ее душе. Высокая трава и сверкающая вода, поля цветов и сосны, мимолетные запахи в прозрачном воздухе – все это напоминало ей Россию! А когда она это осознала – минуты и часы багряных и красно-коричневых красок кленов, золотые горные ясени и качающиеся березы, пронзающие ее сердце, – она перестала улыбаться.

Когда в тот вечер Александр вернулся с моря, и поднялся по холму к ней, сидевшей как обычно на скамье, и увидел ее пустое лицо, он сказал, кивнув:

– А… Наконец-то. Итак… что ты думаешь? Приятно вспоминать о России, Татьяна Метанова?