Лета 7071 - стр. 35
– Не тебе допытывать меня! – надменно проговорил Пронский. – Ежели винен – пред царем отвечу!
– Царь не станет уж допытываться! Все ваши изворотки ему ведомы доподлинно. Оплели все своими паучьими кроснами… Порвет он их, порвет! А мы ему споможем!
– Кто ж такие – мы?
– Которые не о чести своей пекутся, а об отечестве… Много бед испытало оно через вас.
– Красно баешь, Басманов! Будто перед царем место выговариваешь! А того не разумеешь, что тем, кому не дорога честь, не дорого и отечество.
– Воеводы! – опять вмешался Серебряный. – Стыдно глядеть на вас!
– А ты не глядел бы!.. – огрызнулся Пронский. – Уйди!
– Ушел бы, – сказал примирительно Серебряный, – да погрызетесь… А дела не сговорите. Вот ты винишь Пронского в злых умыслах, на всех бояр царской опалой нахваляешься, – обратился он к Басманову, – а разве бояре царю враги? Ну, разошелся царь с боярами, так замирится! Как ты тогда в глаза всем нам смотреть станешь?
Дрогнуло что-то в Басманове, опустил он глаза… Серебряный понял, что попал в самое уязвимое место.
– Ежели не по злому умыслу отослал он сие кружало, так пусть докажет! – более обращаясь к Серебряному, чем к Пронскому, сказал Басманов.
– То ж как я докажу? – растерянно и удивленно воскликнул неожиданно присмиревший Пронский и зачем-то поозирался по сторонам.
– Кони старицкие кованы худыми гвоздями: от пяти верст подковы отваливаются.
– Не я их кую, гвозди те! – опять удивился Пронский. – Да и под каждое копыто не заглянешь!
– Гвозди кованы из крушного железа[16], – сурово бросил Басманов. – Старицких воевод допытать хотел – они мне не повинились! Твое на то слово было: не виниться большим воеводам без княжеского указу.
– Так исстари у нас ведется, – засмеялся Пронский. – Мы – удельные!
– В порохе ямчуги[17] недостает – тоже исстари ведется?
– Пороху надобно много, а с Белоозера ямчугу неспешно везут… Оружничий и сообразил на меру по горсти убавить.
– Пошто же тверские и новогородские добрый порох доставили?
– Так на Старицу более всего по росписи идет: и ядер, и пороху…
– А кружало сие ты, однако, намеренно послал, – вдруг осек Пронского Басманов.
– Буде, ты меня еще на правеж поставишь? – снова вскипел Пронский.
– Вот и докажи!.. По совести сделай, чтоб себя обелить. – Басманов помедлил, словно бы испытывая Пронского: возмутится тот на обвинение или смолчит, примет его… Пронский смолчал. Ободренный этим, Басманов твердо договорил: – Своей казной перекуй все ядра.
– Своей казной?! – ужаснулся Пронский. – Ты в своем ли уме? Где я возьму таковую казну? Не сам же я рублю рубли?
– Коли вас не пресекать, так и царю их не из чего станет рубить!
– Ядра непременно надобно перековать! – сказал Серебряный. – Триста дюжин – великий счет!
– Нет у меня таковой казны, – упорствовал Пронский.
– Не хочешь по совести и по добру – будет по злу. Я не властен над тобой, воевода, ты можешь ехать прочь… Токмо ведай: быть тебе в ответе. За всех!
Пронский решительно встал с лавки, в глазах у него заметались свирепые огоньки. Басманов тоже поднялся…
Серебряный почувствовал, что сейчас может произойти самое страшное: они вконец рассорятся, и Басманов, несмотря на все свои сомнения и колебания, все же пойдет к царю с доносом. Покрывать Пронского он просто не мог: царь все равно доведался бы про негодные ядра, и уж тогда за покрывательство Басманова самого ждала Бог весть какая участь.