Лесниковы байки. «Пышонькина куколка» - стр. 13
– Здравствуй, Иван Куприянович, – поклонился в ответ Евлампий, – Да никак ты не признал? Савелий Елизарович Пышнеев это, сын Елизара Григорьевича. Теперь прииск под его присмотром, артель, и дом в Петровке.
– А, ну добро, добро! Милости просим, – кивнул с достоинством хозяин, чем ещё больше Пышоньку расстроил.
Савелий желал к себе более уважительного приёма, но на улице поднялся ветер, снова заморосил дождь, и он как мог смирил свою досаду. Евлампий пошёл обиходить мерина и пристроить в конюшню, в помощь ему хозяин дома отрядил светловолосого парнишку лет десяти.
Хозяйка дома, миловидная несмотря на преклонные года женщина, подала гостю чистый рушник и принялась собирать на стол. Савелий умылся, потом по приглашению хозяина уселся за стол. По избе поплыли вкусные запахи, в голодном животе Савелия заурчало. В дом вошёл Евлампий, снял шапку и перекрестился на образа. Ужинали молча, и только когда на столе появился самовар, завязался неторопливый разговор.
– А что, Иван Куприянович, дорога-то есть дальше? – спросил Евлампий, – Распутица нонче ранняя, поди скоро и снег ляжет. Да уж и скорее бы, санные пути хоть встанут.
– Дорога есть, – кивнул Карташов, – До самого оврага есть, и дальше, через мосток. После Заячьей сопки – не скажу, не был. Не сказать, чтоб хорошая, но проехать можно. Лучше бы верхом, конечно, но тут уж хозяин – барин.
Савелий подумал, что сейчас Карташов станет их пытать, по какой-такой надобности они дорогу спрашивают, куда и зачем направляются в такую распутицу. Но хозяин дома ничего не спросил, и Савелию даже будто обидно стало, что Карташов больше с конюхом говорит, чем с ним, да ещё уважительно так, словно это Савелий конюха в бричке привёз!
– Ну, коли все сыты, пора и на отдых, – Карташов поднялся из-за стола.
Савелию всё же оказали почёт – устелили в горнице на кровати, а Евлампий устроился на лежанке у печи. И как только коснулась голова Савелия подушки, тут он в сон и провалился. Ему уже давно не доводилось так долго бывать в дороге, пожалуй, что с того самого времени, когда он добирался до этого захолустного края, куда его батюшка определил, несмотря на слёзы матери.
Евлампий поднялся до свету, вместе с хозяевами. Ехать им теперь было недалеко, но зато и дорога здесь была самая трудная. Верхом бы, прав Карташов, да что с этим упрямым Савелием делать? Возомнил себя барчуком! Ну, да делать нечего, раз уж обещался Евлампий старому Пышнееву приглядеть тут… не откажешься уж теперь.
– Ты, Евлампий Фокич, бери мою кобылку, – сказал по утру Иван Куприяныч, – Пусть Савелий на мерине, а ты – на моей. Быстрее доберётесь, и без опаски, что бричку не вытянет гнедой. Дождь половину ночи лил, знамо дело, осень… Да и что сказать, не ко времени Савелия к чудийке понесло, да не за добром! Кому бы поучить его, может послушал бы совета?
– Да уж говорил я ему, но дюже он упрям да своенравен, розгами мне грозил да прочим, – усмехнулся Евлампий, – Лень вперёд него видать родилась, а советов наших он принимать не станет, не трудись. Коли чего в голову себе взял, того, пожалуй, уж и не выбьешь.
– Ну, коли так, может ему в науку пойдёт. Не к добру это, не любит таких Акчиён, страшен для Савелия будет тот урок…
– Верно говоришь, – вздохнул Евлампий, – Ладно, спытаю ещё удачу – поговорю с ним перед тем, как в путь отправляться. Да и будить уж его пора – не время теперь до обеда в кровати валяться!