Лес простреленных касок - стр. 9
– Зачем ты продал седла? – спрашивал он поникшего преступника суровым прокурорским тоном.
– Я их не продавал, гражданин прокурор, их никто бы и не купил, они бракованные были.
– И что ты с ними сделал?
– На бимбер сменял, то есть на самогон, по-ихнему, – потупился Валько.
– Акт о выбраковке седел есть?
– Никак нет, не успел составить.
– Так торопился выпить?
– Так точно! У меня дитё родилось, девочка, значит. Надо было отметить с товарищами.
– На сколько седла потянули?
– На десять бутылок.
– И что, все выпили?
– Никак нет. Еще пять бутылок осталось… Про запас.
– Вам спирт выдают для производственных нужд?
– Выдают. Мы им кожу размягчаем перед прошивом.
Иерархов вырвал из блокнота листок, на котором записал несколько советов для подследственного.
– Смотри сюда и запоминай, если не хочешь загреметь в тюрягу. Важно: ты седла не продавал, то есть не получал за них денег. Но совершил неравноценный обмен на жидкость производственного назначения. То есть факта наживы не было.
– Истинный бог, не было никакой наживы! Какая ж тут нажива, когда пили всем коллективом.
– Про выпивку помолчи! Второе: ты готов возместить нанесенный ущерб как в товарообменном виде, то есть оставшимися бутылками для производственных нужд, так и деньгами из жалованья. Готов?
– Еще как готов! Всё отдам, только в тюрягу не сажайте.
– Раньше надо было думать, и желательно головой… Кто ж тебя под суд-то спровадил?
– Командир нашей хозроты старший лейтенант Емышев.
И тут выяснилось, что хозрота еще не передана в состав дивизии, и формально старшина шорной мастерской Валько подлежит юрисдикции судебного органа той кавалерийской дивизии, которую сейчас переформировывают в танковую. Танкистам седла не нужны, а следовательно, и шорная мастерская без надобности. И дело надо передавать в другую инстанцию, которая зависла между двумя дивизиями. На этом Иерархов и сыграл, и старшине Валько досталось не уголовное наказание, а административно-служебное.
– Вам бы адвокатом быть, а не прокурором, – прокомментировал это дело прокурор 3‐й армии на совещании дивизионных и корпусных юристов. И был прав, потому что свой университетский диплом Иерархов писал как раз по адвокатуре, положив в основу деятельность легендарного Федора Никифоровича Плевако.
Но вот младшего лейтенанта Сурганова, командира взвода радиорелейной связи, выручить не удалось. Дернуло же его за язык съязвить про символ пролетарского единства, серп и молот! Едкое присловье изложили потом в письменном «сигнале» так: «Якобы хочешь жни, а хочешь куй, якобы все равно получишь якобы мужской половой орган». За младшим лейтенантом Сургановым числилось и еще одно высказывание, записанное за ним на занятиях по марксистско-ленинской подготовке. Речь шла о Третьем съезде РСДРП в Лондоне. «Интересно, – спросил ехидный младший лейтенант, – а сколько на том съезде было рабочих и крестьян?» Старший политрук сначала опешил от такого, казалось бы, невинного вопроса, потом мгновенно понял его подоплеку (какие рабочие и крестьяне могли позволить себе приехать в Лондон на партийный съезд, да и кто бы их туда, в Англию, пустил?!) и тут же дал отпор антипартийному выпаду, а затем и должную политическую оценку. Теперь же в совокупности «становился ясным истинный облик скрытого антисоветчика». Младшему лейтенанту Сурганову неотвратимо светила 58‐я статья УК за антисоветскую пропаганду. Тут и сам Плевако не смог бы его спасти: разжалование, увольнение из рядов РККА, как минимум пять лет исправительных лагерей. Воистину, язык мой – враг мой.