Лермонтов. Исследования и находки - стр. 82
– Ну еще бы: Петра и Никиту. Давайте я запишу вам адрес. «Рю Клод Дэкаэн… доктор Пьер Стрюве…» На всякий случай и телефон, если попадете в Париж – сможете ему позвонить… Впрочем, зачем вам адрес и телефон, когда есть возможность поговорить с Петром Алексеевичем лично. Он – крупный хирург, прибыл в Москву на Онкологический конгресс и живет сейчас в «Ленинградской» гостинице. Между прочим, сегодня он, кажется, уезжает. Позвоните ему – вы успеете выяснить все вопросы. А я как раз направлялся в Иностранную комиссию Союза писателей. Рассказываю там.
– Зачем звонить, – говорят, – поезжайте немедленно. Пропу́стите случай.
Ожидаю в холле на этаже. Господин Стрюве́ еще не пришел.
Наконец появляется – приятной внешности, невысокий, неторопливый, обстоятельный, лет под сорок, со светлой русской бородкой чеховского фасона.
Называю себя. Здоровается очень приветливо. Оказывается, даже читал мою книжку.
– Неужели, – удивляется он, – мы тоже становимся персонажами ваших историй?
– Это будет зависеть от вас.
– В чем же дело?
– Была такая Вера Ивановна Анненкова…
– Бабка моей двоюродной тетушки, урожденной Струве, – уточняет Петр Алексеевич.
– После нее остались интереснейшие записки…
– Знаю. То есть я их не читал, но знаю, что они существуют.
– Существовали… Она завещала их своему внуку Борису Струве.
– Борису Кирилловичу? Это мой дядя, вернее, двоюродный брат моего деда… Но ведь он… давно умер.
– Он умер в двенадцатом году?
– Да, совершенно верно.
– А куда же делись записки?
– Об этом лучше всего могла бы сказать Мария Кирилловна Шевич. – Мария Кирилловна?
– Именно. Это родная сестра Бориса Кириллыча – моя тетка.
– Простите… а разве Мария Кирилловна…
– Жива в высшей степени! Бодра, обладает незаурядной памятью, несмотря на преклонный возраст, сохранила живой интерес ко всему… Я спрошу у нее. И почти убежден, что вы получите эти записки. Если только они уцелели и принадлежат действительно ей, я вышлю их вам с ближайшею почтой!.. На всякий случай давайте я запишу все это и справлюсь…
– У внучек Веры Ивановны – Анненковых, – продолжаю я свою песню, – был русский перевод извлечений из этих записок…
– Понимаю: речь идет о двоюродных сестрах Марьи Кирилловны… Вернее, может идти об одной: Марья Михайловна умерла, если не ошибаюсь, в сорок втором году. Что касается Веры Михайловны, то она, насколько я знаю, более или менее утеряла рассудок, и думаю, разговор с ней вряд ли к чему-нибудь приведет. Впрочем, по приезде в Париж я выясню все, что интересует вас, и тотчас сообщу.
– Буду вам очень обязан. Через несколько времени получаю письмо: «Имел сегодня длинный телефонный разговор с Марьей
Кирилловной Шевич, из которого выяснил:
1. Французский оригинал воспоминаний В. И. Анненковой остался в России. Борис Кириллович Струве скончался не за границей, как вы предполагали, а в Петербурге, в 1912 году. Рукопись воспоминаний была помещена его старшей сестрой, Верой Кирилловной Мещерской, в сейф. Что касается точного местонахождения сейфа, Мария Кирилловна точных данных не имеет, но как будто существуют только три возможности:
а) Государственный банк. Самое вероятное местонахождение. б) Международный банк. в) Сейф Елены Кирилловны Струве (в замужестве Орловой), на Галерной, 75.
2. Об извлечениях на русском языке М. К. Шевич никогда не слыхала. Боюсь, что розыск сейфа будет более чем трудной задачей, т. к. 45 лет тому назад с сейфами обращались не очень бережно».