Лепестки на ветру - стр. 40
Каждый день занятий мы начинали в толстых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали pliés, tendus, glissés, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l’air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны были сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.
Но это было еще не самое страшное – потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.
Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, – вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Жорж тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.
Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что казалось, для него не существует притяжения, его grand jetés завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придает представлению особое очарование.
– Послушай, Кэти, считай, что ты вообще не видела балета, пока не посмотришь нью-йоркский балет.
Он зевнул, словно ему все страшно наскучило, и обратил взор своих смелых черных глаз на Норму Белль, одетую, как всегда, в свое коротенькое просвечивающее трико.
Я быстро спросила, почему он так часто приезжает в Клермонт, если считает Нью-Йорк лучшим местом на земле.
– Навестить мать и отца, – ответил он как-то безразлично. – Ты же знаешь, мадам – моя мать.
– О, я этого не знала!
– Ясное дело. Я не очень-то люблю распространяться об этом. – Он улыбнулся порочной улыбкой. – А ты все еще девственница?
Я ответила:
– Не твое дело.
Но он только рассмеялся:
– Ты слишком хороша для этого захолустья. Ты другая, непохожая на остальных. Не знаю, в чем тут дело, но на твоем фоне другие девчонки выглядят неуклюжими занудами. В чем твой секрет?
– А твой?
Он ухмыльнулся и взял меня за грудь.
– Я великий человек, вот и все. В этом все дело, и скоро весь мир узнает об этом.
Вне себя от негодования, я сбросила его руку, со всей силы наступила ему на ногу и попятилась.
– Прекрати! – выкрикнула я.
Так же неожиданно, как он зажал меня в углу, он потерял ко мне всякий интерес и пошел прочь, а я осталась стоять, глядя ему вслед.
Обычно после занятий я шла домой и весь вечер проводила в обществе Пола. Когда он не был усталым, с ним было очень интересно. Он рассказывал о своих пациентах, не называя имен, вспоминал детство, говорил, что всегда мечтал стать врачом, совсем как Крис. После обеда он уезжал, у него был обход больных в трех окрестных больницах, в том числе и в Грингленне. Чтобы провести время в ожидании его возвращения, я пыталась помогать Хенни. Когда он приезжал, мы либо смотрели телевизор, либо ходили в кино.