Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - стр. 8
Наглядное доказательство того, что мы не верим в смерть, во всяком случае в собственную и скорую, – сохранение вещей, которые наверняка не понадобятся в этой жизни. Потёртые очешники, допотопные телефонные трубки, вышедшие из моды кейсы с механическими замками, красивые упаковочные пакеты и коробки, удобные баночки из-под варенья, наивные настольные игры, потеснённые сначала рыночной «Монополией», а потом компьютерными стрелялками, ключи и ключики от дверей, гаражей и потерянных чемоданов, старые книги – их уж точно никто никогда не станет перечитывать, потому что не вернётся время, в которое они владели умами и которое помним только мы. Если бы вдруг разразилась катастрофа и уцелевшим пришлось начинать сначала, на голом месте, то кое-что ещё можно приспособить. Но других жизней не случится, у тех, кто следует за нами, будут иные пристрастия.
Не хочется думать о бренности земного. Человек начинает воспринимать угрозу реально, лишь тяжело заболев или с удивлением обнаружив на своём теле противно обвисшую кожу. Трагическая участь – пережить всех, кого любил. Единственная отрезвляющая мысль, даже молитва: не дай Бог потерять своих детей. Сейчас мы крайние, потом крайними станут они. Но только потом. Господи! Не нарушай природного порядка, это за гранью добра и зла.
Дети давно отделились и отдалились, это они мне нужны, а я им уже нет. Ну, может, только в роли умозрительной завесы, скрывающей острые края бездны. Мы словно живём на разных планетах, в разное время. Горько? Да. Но молчу, сама через это прошла. Помню жгучий вкус освобождения, когда научилась обходиться без матери. Это не порок воспитания, это диалектика жизни, и если её вовремя не принять, начнутся обоюдные обиды, ссоры, валидол. А всего-навсего надо твёрдо уяснить, что твоё поколение отжило и дети тоже познают эту печальную истину со своими детьми и, если поймут правильно, оставят мир спокойно, с любовью, а не с ненавистью.
Федя прилетел на похороны отчима, который его воспитал. Ну, спасибо, а просто так – не дозовешься. В разговорах мы всё время цепляемся к словам, и я кусаю язык, чтобы не сорвалось лишнее, но сын всё равно говорит поперёк, осуждает мои поступки. Не может простить детские обиды, жизнь в доме деда, моё новое замужество, а я ему, что бросил институт и уехал в Читу за своей первой любовью, которая не задалась, но возвращаться не стал. У него там, в Сибири, своя жизнь, словно в другой стране. Уже и корни пустил, построил с приятелем мастерскую, делает школьную мебель на заказ. Дело не приносит серьёзной прибыли, держится на старой дружбе, к тому же сын начал выпивать. Его отец, Донат Орленин, или Дон, как все его называли, говорил: спиртное доставляет мне удовольствие, если б не профессия, стал бы пьяницей, но не алкоголиком – с эти геном у меня в порядке.
Видно, насчёт генов он ошибся. Федю уже две жены бросили, к счастью, третья прибрала к рукам вместе с бизнесом, который хотя бы кормит. Мне эта деваха – грубоватая, крепко стоящая на толстых ногах – мало симпатична, но в своей сумасшедшей молодости сына я проморгала, а она спасла, отвадила от бутылки, народила детей, и я готова, как царице, целовать ей подол. Только на меня она глядит исподлобья, шестым чувством угадывая неприязнь. Одни внуки рады бабушке, чувствуют, что я их люблю и готова исполнить любое желание, просто родители желать что-либо от меня запрещают. Господи, ну эти-то при чём?