Лента Мёбиуса - стр. 31

И предпоследний отпуск я тоже проводил в Ольмаполе. Помню, как на следующий день по приезде мне «подфартило» познакомиться с Ларисой Чернецовой, девушкой на два года старше меня, учительницей английского в той же школе, где преподавала и моя родительница, и мы начали встречаться.

Как мать прознала, что я гуляю с Чернецовой, не знаю, только она спросила:

– Ты жениться на ней собираешься?

– Нет, – ответил я, несколько удивившись её вопросу.

– Тогда какого рожна ты ей голову морочишь?!

Вечером, встретившись с Ларисой, я так и сказал, что с женитьбой у нас ничего не выйдет. Она сразу загрустила, поникла, разговор оборвался, я проводил её до дома, и на этом наш роман закончился. Только – к моему удовлетворению – долго она не тужила, а вернулась к прежнему своему другу и к моменту следующего моего приезда уже была замужем.

Как-то, в один из моих последних отпускных дней, мы с ней столкнулись на улице, она притворилась, что не узнала во мне своего бывшего ухажёра, и с непринуждённым холодным лицом прошла мимо.

Удивительно было, как она располнела в замужестве – до двойного подбородка, – подурнела и выглядела совершенно чужой женщиной; особенно меня поразил вид её толстых ног, выпиравших над голенищами сапог. И кожа лица её сделалась грубой, как подошва.

Я всё недоумевал, что я прежде находил в ней такого привлекательного?

В армии мне тоже доводилось петь. Обычно под гитару. В минуты казарменного отдыха. И меня вновь называли «Карузо» и солдаты, и командиры. Это слово стало моим позывным при участии нашей группы спецназа на Ближнем Востоке. И погонялом – на зоне, в «Полярном медведе». После выступления на концерте Амвросиевой оно словно приросло ко мне и стало моим вторым «я».

Да, Елизавета Амвросиева ужаснулась, узнав, сколько лет мне ещё сидеть.

– За что же вас так? – спросила она, сделав круглые глаза.

– Ни за что, – ответил я, выдерживая её изумлённый, полный трагикомичности взгляд и продолжая упиваться её приятным обликом; мне нравилось видеть, что я пришёлся ей по душе, и я понимал, что у нас могли быть сердечные романтические отношения, если бы позволили обстоятельства. – Меня осудили преднамеренно, вместо других людей – настоящих преступников.

– Они все так говорят, – сказал начальник колонии Ведерников, подошедший к артистке с букетом цветов. – Все они якобы невиновны, а на самом деле страшные насильники и убийцы. За пустяки сюда не определяют. И поверьте, Измайлов – не исключение.

Выступление на дворовых подмостках укрепило мой престиж среди лагерников, немалое число прежде равнодушных стали смотреть на меня другими, почтительными глазами; пробрало всё же их в какой-то мере моё песенное искусство, хоть и не всех.

Только почтительное отношение зэков – это нечто из психологических тонкостей, как бы эфирное. В реальности публичное пение сыграло со мной скверную штуку, и я не раз – хоть это и бесполезно – подосадовал на себя, что вылез тогда на сцену.

Примерно месяца через два с половиной после концерта начальник «Полярного медведя» Всеволод Данилович Ведерников – ВДВ, как его называли заглазно, – устроил сабантуй в честь своего юбилея. Не в административном здании лагеря, а в ресторане «Северный туман» – одном из немногих такого рода заведений трёхтысячного посёлка городского типа Забудалово, в котором среди прочего вольного люда проживали все местные фсиновские сотрудники.