Ленька Пантелеев - стр. 36
Голос у генеральши дрожит, свистит, делается сумасшедшим, когда она вдруг начинает говорить на разные голоса:
– «Ваши ручки, барыня!» – «Вот мои руки». – «А почему ваши руки белые? Почему они такие белые? А?» И – на фонарь! Да-да, ма шер, на фонарь! Веревку на шею и – на фонарь, а ля лянтерн!.. На фонарь!..
Генеральша Силкова уже не говорит, а шипит.
– И к нам придут, ма шер. Вот увидите… И нас не минует чаша сия… Придут, придут…
«Кто придет?» – думает Ленька. И вдруг догадывается: большевики! Старуха боится большевиков. Она нарочно не моет рук, чтобы не узнали, что она – аристократка, вдова царского генерала.
Его опять начинает знобить. Делается страшно.
«Хорошо, что я не аристократ», – думает он, засыпая. И почему-то вдруг вспоминает Волкова.
«А Волков кто? Волков – аристократ? Да, уж кто-кто, а Волковы, конечно, самые настоящие аристократы…»
…Он спит долго и крепко. И опять просыпается от грохота. Кто-то властно стучит железом о железные ворота. На улице слышатся голоса. Из маминой спальни, куда на время переселились Вася и Ляля, доносится детский плач.
– Стеша! Стеша! – приглушенно кричит Александра Сергеевна. – Что там случилось? Голубушка, подите узнайте…
– Хорошо, Александра Сергеевна… сейчас… узнаю, – спокойно отвечает Стеша, и слышно, как в «темненькой» чиркают спичками… Шлепают босые Стешины ноги. Через минуту на кухне хлопает дверь.
Ленька лежит, не двигается, слушает. На улице и во дворе тихо, но воспаленному воображению мальчика чудятся голоса, выстрелы, стоны…
Опять хлопнула дверь.
– Стеша, это вы?
– Я, барыня.
– Ну, что там такое?
– Да ничего, барыня. Матросы и красногвардейцы ходят. С обыском пришли. Оружие ищут.
– Куда же они пошли?
– В шестой номер, к Силковой.
– Боже мой! Несчастная! Что она переживает, – со вздохом говорит Александра Сергеевна, и Ленька чувствует, как у него от ужаса шевелятся на голове волосы, или, вернее, то, что осталось от них после стрижки под нулевую машинку.
«На фонарь! На фонарь!» – вспоминается ему шепелявый шепот генеральши. Он сбрасывает одеяло, садится, ищет в темноте свои стоптанные ночные туфли. Ему страшно, он весь трясется, но в то же время он не в силах превозмочь жадного любопытства и желания увидеть своими глазами последние минуты несчастной генеральши. Он не сомневается, что она уже висит на фонаре. Он ясно представляет ее – чинную и строгую, висящую со сложенными на груди руками и с молитвенным взором, устремленным в небеса.
Накинув на плечи одеяло и шатаясь от слабости, он пробирается на цыпочках в прихожую, единственное окно которой выходит во двор. Перед самым окном растет тополь, под тополем стоит газовый фонарь.
Зажмурившись, Ленька приближается к окну. Открыть глаза он боится. Целую минуту он стоит плотно прищурившись, потом набирается храбрости и разом открывает оба глаза.
На фонаре никого еще нет. На улице идет дождь, фонарь ярко светится, и дождевые капли косо бегут по его трапециевидным стеклам.
Где-то в глубине двора, во флигеле, глухо хлопнула дверь. Ленька прижимается к стеклу. Он видит, как через двор идут какие-то черные фигуры. В темноте что-то блестит. И опять ему кажется, что из темноты доносятся стоны, слезы, приглушенные крики…
«Идут… вешать», – догадывается он и с такой силой прижимается лбом к холодному стеклу, что стекло под его тяжестью скрипит, дрожит и гнется.