Ленин - стр. 102
«…Произошло в России чудо? – думает Ленин. – Но чудес не бывает ни в природе, ни в истории, только обывательскому разуму кажется… Разврат царской шайки, все зверство семьи Романовых, этих погромщиков, заливших Россию кровью евреев, рабочих… Восьмидневная революция… Но имела репетицию в 1905 году… Опрокинулась телега романовской монархии, залитая кровью и грязью… По сути, это и есть начало всеобщей великой гражданской войны, к которой мы призывали… Весь ход событий ясно показывает, что английские и французские посольства с их агентами непосредственно организовали заговор вместе с октябристами и кадетами… Милюков и Гучков – марионетки в руках Антанты… Не рабочие должны поддерживать новое правительство, а пусть это правительство «поддержит» рабочих…
Помогите вооружению рабочих – и свобода в России будет непобедима! Народ не пожелает терпеть голода и скоро узнает, что хлеб в России есть и можно его отнять… И так мы завоюем демократическую республику, а затем и социализм…»{21}
Никто с уверенностью не скажет, что именно так думал Ленин, но Солженицын, по моему мнению, очень близок своим воображением к тому, что могло быть. В навсегда исчезнувшие тайны ленинского сознания можно проникнуть, лишь скрупулезно обследовав то, что было предметом его анализа. По словам лечащего врача Ленина немца Ферстера, больного в 1923 году мучило чувство страха и обреченности. Оставшись наедине со своим уже замутненным сознанием, Ленин, возможно, переживал уже прожитое. Его необратимость, как и караулившая у изголовья смерть, сдавливала спазмами страха виски, голову, тело…{22}
Ленинский мозг, его голова были и останутся вечной загадкой для художника и исследователя, хотя деяния человека делают эти тайны прозрачными. «Голову носил Ленин как драгоценное и больное. Аппарат для мгновенного принятия безошибочных решений, для нахождения разительных инструментов, – писал А.И. Солженицын, – аппарат этот низкой мстительностью природы был болезненно и как-то как будто разветвленно поражен, все в новых местах отзываясь. Вероятно, как прорастает плесень в массивном куске живого – хлеба, мяса, гриба, – налетом зеленоватой пленки и ниточками, уходящими в глубину…»{23}
Так великий русский писатель пытается приоткрыть завесу над тайнами ленинского сознания. Именно в этом сознании родился план, с которым Ленин решил ехать в Россию.
В то время как большинство лидеров, партий, государственных деятелей считали, что Февраль открыл новую великую страницу российской истории – страницу демократическую, Ленин был убежден, что, если на этой ступени остановиться, он со своей партией в лучшем случае займет малозаметное оппозиционное место в Учредительном собрании. И только. Все крикливые и революционные выступления его представителей будут восприниматься не иначе как экстремистское левачество, к которому снисходительно привыкли западные парламенты. Если Февраль остановится на тех целях, что провозглашены Львовым, Милюковым, Керенским, то его многолетние соперники – меньшевики – получат исторические шансы. Этого Ленин даже мысленно вынести не мог. Но сегодня ясно: удайся первая попытка России в XX веке стать на рельсы демократии и цивилизации, мы бы сегодня не мучились попыткой второй, исход которой пока не ясен. Февраль семнадцатого – дата упущенных исторических шансов…