Лекции о Лейбнице. 1980, 1986/87 - стр. 12
C) Еще раз: моя проблема в том, какой мир возникнет, и в этом C) я хотел бы начать демонстрировать, что, исходя из этого, Лейбниц создает поистине галлюцинаторные концепты. Вот уж действительно галлюцинаторный мир! Если вы хотите помыслить отношение философии к безумию, например, то существуют очень слабые страницы Фрейда о глубинном соотношении метафизики и бреда. Позитивность этих отношений можно уловить только через теорию концепта, а направление, в котором я хотел бы идти, – отношения концепта с криком. Я хотел бы дать вам почувствовать присутствие своего рода концептуального безумия в этой вселенной Лейбница: мы увидим, как она рождается. Это какое-то нежное насилие, пойдемте туда. Спорить тут нечего. Поймите всю глупость возражений.
В скобках уточню. Вы знаете, что существует философ, живший после Лейбница и сказавший, что истина есть истина синтетических суждений? Он противостоит Лейбницу. Ну и ладно! Чем это нам повредит? Это Кант. Речь идет не о том, чтобы сказать, что Кант и Лейбниц друг с другом не согласны. Когда я говорю это, я имею в виду, что Кант оперирует новым концептом, каковой есть синтетическое суждение. Необходимо было придумать это понятие, и Кант его придумывает. Сказать, что философы противоречат друг другу, – это фраза дебила; это как если бы вы сказали, что Веласкес не согласен с Джотто, – это даже не то чтобы неверно, это просто нонсенс.
Всякая истинная пропозиция должна быть аналитической, то есть такой, чтобы она атрибутировала нечто некоему субъекту, а атрибут должен содержаться в понятии субъекта. Приведем пример. Я не спрашиваю себя, верно ли это; я спрашиваю себя, что это означает. Приведем пример истинной пропозиции. Истинная пропозиция – это, может быть, элементарная пропозиция, касающаяся события, которое имело место. Возьмем примеры самого Лейбница: «ЦЕЗАРЬ ПЕРЕШЕЛ РУБИКОН».
Это пропозиция. Она истинная, или же у нас есть серьезные основания предполагать, что она истинная. Другая пропозиция: «АДАМ СОГРЕШИЛ».
Вот в высшей степени истинная пропозиция. Что вы тем самым имеете в виду? Вы видите, что все эти пропозиции, избранные Лейбницем в качестве основополагающих примеров, суть пропозиции событийные, и он задает себе нелегкую работу. Лейбниц собирается сказать нам следующее: поскольку эта пропозиция истинная, то необходимо – хотите вы этого или нет, – чтобы предикат «перейти Рубикон», если пропозиция истинная (а ведь она истинная!), чтобы этот предикат содержался в понятии Цезаря. Не в самом Цезаре, а в понятии Цезаря. Понятие субъекта содержит все, что с субъектом происходит, то есть все, что говорится о субъекте как истинное.
В «Адам согрешил» грех в некий момент принадлежит к понятию Адама. «Перейти Рубикон» принадлежит к понятию Цезаря. Я бы сказал, что здесь Лейбниц выдвигает один из своих первых великих концептов: концепт неотъемлемости. Все, что говорится о чем-то как истинное, неотъемлемо от понятия этого чего-то. Таков первый аспект, или развитие достаточного основания.
D) Когда мы говорим это, мы уже не можем остановиться. Когда мы что-то начали в сфере концепта, мы не можем остановиться. В области криков существует знаменитый крик Аристотеля. Великий Аристотель, который, между прочим, оказал на Лейбница очень мощное влияние, произносит в один момент в «Метафизике» прекраснейшую формулу: «надо бы остановиться (anankéstenai)». Это великий крик. Это философ стоит перед бездной нанизывания концептов друг на друга. Лейбницу насрать на это предостережение, он не останавливается. Почему? Если вы возьмете пропозицию С), то все, что вы атрибутируете некоему субъекту, должно содержаться в понятии этого субъекта. Но то, что вы атрибутируете как истинное какому угодно в мире субъекту, пусть даже Цезарю, – достаточно, чтобы вы атрибутировали ему как истинную одну-единственную вещь, чтобы вы с ужасом догадались, что с вот этого момента вы вынуждены «зашивать» в понятие субъекта не только ту вещь, которую вы атрибутируете ему как истинную, но и всю тотальность мира.