Лекарство от одиночества - стр. 8
– Вася, так дело не пойдёт. Долго ты еще собираешься сидеть в добровольном заточении? – накрыло как-то Женьку, и он взялся меня вызволять. – Сейчас своей Красотуле позвоню, и мы этот вопрос решим.
Он позвонил своей девушке, что-то спросил про какой-то опен и приказал мне переодеться.
– Шорты надеть белые. В них у тебя попа обалденная, – строго сказал он.
– Она у меня и без них обалденная, – проворчала я, открывая шифоньер.
– Боюсь, настолько обалденная, что если выйдешь без них, то даже я не отобью тебя от всех маньяков города, – расхохотался новоявленный брат.
Я укусила его за руку и выставила за дверь.
В тот вечер Женька привел меня на набережную. Так вот что значит опен.. опен эйр. Это танцы под открытым небом. О боже, какая это романтичная красота! Так я попала на самое прекрасное и зажигательное зрелище в моей жизни. Конечно, театральные постановки и концерты – это тоже прекрасно, и они радовали мой слух и чёрно-белое зрение. Но в танце я могла не только увидеть и услышать, но и сама почувствовать эту невероятную энергию. Не сразу. В тот день я даже потанцевала. Меня схватил кавалер, в возрасте таком приличном, и потащил танцевать. Я упиралась и говорила, что ничего не умею.
– Просто чувствуй меня и слушай, – сказал дядя Миша, и я, конечно, оттоптала ему все ноги.
Но дядька не сдавался, и на третьем танце я расслабилась и закрыла глаза. Мелькающие тени отвлекали, а так я … я всё чувствовала, каждое его движение и направление. Это было чудесно, восхитительно и так волнительно. Пальцы впивались в сильные мышцы рук партнера, нос щекотал мужской запах, и я бесконечно наслаждалась движением, музыкой.
Так я полюбила бачату – самый романтический и чувственный танец на свете. Но мне нужна была тренировка, а на уроки нужны были деньги. И тут для меня встал вопрос поиска работы. Я не смогла придумать, где может работать дальтоник, и обратилась за помощью к родителям. Они были откровенно удивлены этим моим желанием, отчего стало еще больше неловко, как будто я инвалид. Неужели они думали, что я до седых волос буду жить с ними и не работать? Папа впервые на моей памяти прямо-таки психанул. Вылетел из комнаты и, вернувшись с моими эскизами на страницах книг, заорал:
– Вася, ты не создана для работы, понимаешь?! – он так тряс перед моим носом рисунками, что у меня начало рябить в глазах.
– Папа, прости, но ты какую ересь несешь? Мам, он же не расскажет сейчас историю о том, что если я пойду работать, то наш род вымрет от очередного проклятия?
– Нина, о чём она? – отец с глубоким недоумением посмотрел на маму.
Та отмахнулась от него и строго глянула на меня. Не получив ответа, папа опять начал гнуть своё:
– Вася, ты ведь можешь рисовать. Зачем? Зачем тебе заниматься ещё чем-то?
Я не могла обвинить отца в издевательстве над моими мечтами. Кому нужна эта моя мазня. Я не Ван Гогша. Ну не вышел из меня гений. Селяви. Мама нервно постучала ногтями по столу, выхватила из папиных рук рисунки и вдруг губы её растянулись в улыбку. Она победно вытянула руку вверх и воскликнула:
– Твой папа – гений! – и она кинулась его целовать.
Ой, мамочки! Они на пару у меня сбрендили. И что я такого им сказала, что у них ум за разум зашел. Я прижалась к стенке и тихонько поползла из комнаты, точно боясь, что сумасшедший вирус и меня зацепит.