Легионы просят огня - стр. 32

Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.

Лошадям в этой деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с кентурионом остаемся одни, я говорю:

– Тит.

– Да, легат. – Кентурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.

Я говорю:

– Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.

Он медлит:

– Легат?

– Что, Тит?

Кентурион смотрит на меня. Щурится.

– Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…

– Верно, кентурион. Так и было.

– Потом вы оживляли его.

– Да, но…

– Мне это не очень понравилось.

– Я понимаю, – говорю я медленно. Тит Волтумий – единственный, кто знает о моей даре. Не считая фокусника и последнего атланта.

– Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат.

Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы – это к несчастью.

– Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?

Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз – насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.

– Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…

Но мы это делаем.

Мы с кентурионом втыкаем лопаты в землю, наши лица завязаны тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, находим и вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Но даже он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.

– Внутрь, там нас не будет слышно, – говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы с Титом затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться и поблевать.

От сладковатой вони мертвечины кружится голова.

– Теперь иди, Тит, – говорю я. – Дальше я сам.

Кентурион медлит.

По нашим римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца – значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.

Мне проще. Я в богов не верю.

– Ступайте, кентурион. Это приказ.

Он нехотя салютует.

Я достаю глиняную птичку.

Она холодна под пальцами. Словно сделана из металла.

«Мертвых нельзя вернуть», – вспоминаю я… и сжимаю птичку в кулаке. До боли. Она врезается в пальцы.

Но иногда – все-таки можно.

Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека – после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.

Интересно, сможет ли он вообще говорить?

Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Слушайте, боги, в которых я не верю!

Слушайте, люди, которые не верят в меня!

Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!

«Ты многого не знать, римлянин», сказала Туснельда.

Но я узнаю.

«Вернись», мысленно приказываю я. Нужно сосредоточиться.

Вспышка. Знакомая дрожь – словно все волоски на теле разом встали дыбом…

Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…

Это чудо.

Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.

– Ну же, – говорю я негромко. – Ответь мне, солдат.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…

– Кха, кха!

Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!