Легион обреченных - стр. 27
– Война? – удивилась Джемал.
Черкез, задумавшись, не ответил, но разговоры о войне он слышал давно – и от Фюрста, и от Мадера. Немцы спят и видят себя хозяевами чужих стран; они задыхаются без жизненного пространства и винят в такой несправедливости весь мир. Разве не о том же бредит и Мадер? Такой вежливый, деликатный, прямо ангел во плоти. Конечно, он не так циничен и твердолоб, как Фюрст, и путь «великой Германии» на Восток мечтает проложить изошренно, руками и кровью самих же азиатов… Черкез давно уловил это, но не осознавал четко до тех пор, пока не сходил в Туркмению, пока сама жизнь не раскрыла ему окончательно глаза на иезуитскую политику Мадера и ему подобных.
– Они хотят, – Черкез будто разговаривал с самим собою, – чтобы наша Родина стала такой, как Польша, Чехословакия…
– О Аллах! – Джемал схватилась рукой за ворот плаща, мысленно уносясь в Каракумы, и ей привиделись пылающие юрты, дым пожарищ, брат Ашир с кандалами на руках, плачущая мать и сестренка Бостан, подгоняемые солдатами в рогатых касках… Давно ли ее саму с диким гиканьем догнал за барханами Хырслан, увез в Иран, и несколько постылых лет она пребывала в каком-то тумане. И словно вернувшись оттуда, воскликнула: – Что будет с нашими родными?! Ты видел их?
– Видел, издали… Маму, Бостан.
– Как они?
– Мама старенькая. По возрасту здорова. А сестренка замужем, детей куча. Муж – хороший человек, оба работают в колхозе, счастливы. От тебя им передали привет.
– Ашир как? – Большие глаза Джемал погрустнели: вспомнила об отце. О его гибели она услышала в Иране. – Женился?
– Он четыре года учился в России, на учителя. Одет красиво, сам такой же красивый, смеется, говорит, дальше буду учиться, пока профессором математики не стану… И жену его видел, – продолжал Черкез, не знавший, что Ашир Таганов до учебы работал в контрразведывательных органах, откуда уволился по состоянию здоровья. – Красивая такая, русоволосая.
– Русская?
– Немка. Врач. Зовут Гертой… Да ты не расстраивайся, – рассмеялся Черкез, – твоя невестка не похожа на здешних немок. В Советском Союзе не различают людей по расам. Там все равны…
И чем больше супруги вспоминали о доме, о родных, тем больше растравляли себя. Опомнившись, пытались отвлечься, но мысль о возвращении на Родину все же не оставляла их, хотя Черкез теперь об этом почему-то даже и не заикнулся. Уж не раздумал ли, забеспокоилась Джемал. Как удалось Черкезу свободно повидать многих родичей, расспросить о них? Не встречали же его там с распростертыми объятиями? Но и он вроде не прятался ни от кого. А вездесущие чекисты, кизыл аскеры куда подевались? Неужто всех вокруг пальца обвел? Послушаешь Мадера, так там агента опасность подстерегает на каждом шагу: большевики, комсомольцы, энкавэдэшники…
– Как относится к тебе Мадер после поездки? – спросила она.
– Как и прежде. – Черкез взглянул на жену, словно видел ее впервые. – Доволен вроде.
– Медоточивый стал какой-то. Он ведь хитер, как лиса. А в тебе, как он говорит, не хватает бесстрастия Будды. У тебя все написано на лице.
– Твой Будда – истукан, а я – человек, – недовольно ответил Черкез, удивившись проницательности жены. – Что бы Мадер ни источал, змей останется змеем, а враг никогда не станет другом. Я всегда помню, что Мадер коварен, он опаснее Фюрста. Тот пытается хитрить, но в силу своей ограниченности весь на виду, а Мадер мудр, как тысячелетний змей. Хоть бурчит на Гитлера, а сам льет воду на мельницу нацистов…