Легенды и мифы Невского проспекта - стр. 44

В этой связи любопытен рассказ о том, что Чайковский и в самом деле смертельно боялся, что о его гомосексуальных наклонностях когда-нибудь узнает император. Опасения эти выглядели, по меньшей мере, странными, если учесть, что весь Петербург был прекрасно осведомлен о «мужском» окружении Петра Ильича. Особенно это касалось его брата Модеста. Это были молодые люди, которых открыто называли «Бандой Модеста». Да и аристократическая культура того времени считала педерастию почти нормой, и в поведении композитора вообще не усматривали ничего предосудительного. Когда царю действительно стало известно о странностях личной жизни композитора, он будто бы искренне воскликнул: «Господи, да знал бы я об этом раньше, я бы подарил ему весь Пажеский корпус». Задолго предвосхитив тем самым более поздний анекдот: «Вы слышали? Чайковский-то, оказывается, гомосексуалист». – «Да. Но мы его любим не только за это». Между тем мифология смерти композитора включает в себя и легенду о том, что «сам царь приказал ему покончить с собой, узнав о его якобы нетрадиционной связи», после чего Чайковский будто бы сам заразил себя холерой.

Справедливости ради следует сказать, что существует и иная точка зрения на имевшую якобы место склонность Чайковского к гомосексуализму. Дело в том, что ни при жизни композитора, ни сразу после его смерти об этом никто всерьез вообще не говорил. Впервые слухи о его «голубизне» появились только в начале XX века. Об этом будто бы открыто заговорили две сестры по фамилии Пургольд, одна из которых, как выяснилось, мечтала «выскочить замуж за Чайковского, но была отвергнута им». Затем уже эта сплетня была раздута до фантастических размеров и обросла самыми невероятными домыслами. Среди аргументов в ее пользу было и то, что брат композитора был гомосексуалистом, а сам Петр Ильич всю жизнь вращался в «голубой» среде.

Между тем, если верить фольклору, предчувствие смерти витало над композитором задолго до злополучного стакана сырой воды в ресторане Лернера. 1893-й год прошел под знаком написанного композитором очередного и, как оказалось, последнего шедевра – Шестой симфонии, известной как «Патетическая». Генеральная репетиция симфонии проходила в зале Дворянского собрания. Дирижировал сам композитор. Успех был полный. Композитор поблагодарил оркестр и ушел в артистическую. Говорят, великий князь Константин Константинович, замечательный поэт К. Р., поклонник Чайковского, вбежал вслед за ним в комнату со слезами на глазах. «Что вы сделали?! – будто бы воскликнул он. – Ведь это реквием, реквием!»

Знал ли композитор, что он делал, когда работал над симфонией, или, как утверждали многие, своим «музыкальным самоубийством», история молчит. Но фольклор свидетельствует, что за несколько часов до кончины Петр Ильич разглядел в окне ангела смерти – черного человека в офицерской форме, который пытался что-то сказать композитору сквозь стекла, грозил ему пальцем и никак не желал уходить, заставляя смертельно больного человека вспоминать всю свою жизнь и перебирать в памяти грехи молодости.

Плотная застройка начальных кварталов Невского проспекта прерывается плавным течением реки Мойки. Эта река в дельте Невы протяженностью свыше 5 километров вытекает из Фонтанки возле Летнего сада и втекает в Неву у самого ее устья. Легенды о названии реки, в первую очередь, связаны со звуковыми ассоциациями. Уж очень соблазнительно вывести этимологию слова «Мойка» от глагола «мыть». Тем более что само название «Мойка» восходит к более раннему топониму – Мья. А та, в свою очередь, – к древнему финскому слову «мую», которое, кстати, переводится как «грязь», или «слякоть». То есть Мойка – это просто мутная, грязная речка. Старые легенды об этом противоречивы и противоположны по смыслу. С одной стороны, говорили, что в старину эта протока служила «единственно для мытья белья», с другой – некоторые исследователи считают, что старинная русская пословица «Беленько умойся», имевшая широкое распространение в раннем Петербурге, имела парадоксальный смысл: «„вымарайся“ в мутной тинистой воде речки Мьи». И современные частушки особенного разнообразия в смысл привычного названия также не вносят: