Легенда о сепаратном мире. Канун революции - стр. 29

Из пометки имп. Николая II видно, что его вполне удовлетворили результаты, которых добился Сазонов, и никаких опасений у него не было: «В течение дня, – писал он из Ставки жене 9 марта, – у нас была продолжительная беседа – Н. (вел. кн.), Сазонов, Янушкевич и я, – закончившаяся к нашему взаимному удовольствию». Очевидно, все четыре собеседника стояли приблизительно на одной и той же выработанной раньше позиции, что Константинополь фактически будет принадлежать России только в том случае, если он в окончательной форме будет завоеван. Поэтому пропаганда из Германии с половинчатым решением не могла оказать влияния на Императора, и не было надобности «шантажировать» союзников проектами «сепаратного мира». Каковы же были настроения А. Ф.? Их можно установить по интимной переписке ее с мужем. Едва ли возникали у нее какие-либо сомнения, когда, перечитывая то, что «Наш Друг» писал, посетив Константинополь (т.е. изданные от его имени «Размышления»), она с присущей ей повышенностью чувств замечала: «О, что за великий день, когда будет отслужена опять обедня в Св. Софии… Только ты дай приказание, чтобы не разрушалось и не портилось ничего, принадлежащего магометанам. Мы должны уважать их религию, так как мы христиане, слава Богу, а не варвары». В письмах А. Ф. нельзя найти и намека на те опасения, которые рождались в предвидениях некоторых прозорливых националистов31. Но еще более знаменательно, что в ноябре, когда стратегическое положение на русском фронте отодвинуло осуществление исконной «мечты» в отдаленное будущее, когда у союзников стала нарастать та «враждебность» к русским претензиям, о которой сообщал из Парижа Извольский Сазонову, и в обществе начали говорить о пересмотре международного решения константинопольской проблемы, у А. Ф. такого сознания нет. «Черт побери эти подводные лодки, – писала она 8 ноября, – они мешают нашему флоту и высадке. А там в то время могут набрать большое количество войск. Он (т.е. Распутин) хочет, чтобы в этот день, когда наши войска войдут в Константинополь, во главе шел один из моих полков – не знаю, почему32. Я сказала, что это будут наши дорогие моряки, хотя они и не мои – они сердцем к нам ближе всех». Слова А. Ф. тем более знаменательны, что они были написаны в период якобы подготовки «исподтишка» (Чернов) приезда Васильчиковой с предложением сепаратного мира во имя удовлетворения царьградских мечтаний и желания в силу подозрения, внушенного предшествующими письмами Васильчиковой, так или иначе ликвидировать галлиполийскую экспедицию союзников.

Если Семенников более или менее осторожен в использовании документов, то пошедший по его стопам Чернов, как мы уже видели, чрезвычайно поспешен в выводах и склонен к обличительным кривотолкам. Представитель русского командования на ноябрьской конференции в Шантильи, ген. Жилинский, действительно высказался за ликвидацию военных действий в Дарданеллах. Ссылаясь на его секретную телеграмму Алексееву 28 ноября, Чернов утверждает, что Жилинский в ней сообщал «истинный невысказанный мотив» такого решения – опасность «создания постоянного английского нового Гибралтара при выходе в Средиземное море». «Такое полное дословное совпадение с письмом Васильчиковой трудно объяснить простой случайностью». Приведенная фраза имеется в телеграмме Жилинского. Из сделанного выше обозрения довольно определенно вытекает, что такое толкование было ходячим в некоторых националистических кругах, и, следовательно, не Жилинский заимствовал его из немецкой аргументации, а скорее немцы подсказали Васильчиковой его употребление