Ласковый ветер Босфора - стр. 18

Далее Мустафа утверждал, что в свое время был совершенно поражен Катиной постановкой Гамлета и после долгих раздумий пришел к выводу, что именно она – со своим уникальным стилем, тонким чутьем и бесстрашием – должна выступить режиссером на задуманном им проекте. В конце Килинч просил Катю ответить как можно скорее. Объяснял, что в ближайшие дни будет по делам в Москве и, если Катя заинтересована в его предложении, хотел бы встретиться и обсудить все лично.

Пробежав глазами письмо, Катя с досадой закрыла его и отодвинула ноутбук. Не оставалось сомнений, что это – чья-то дурацкая шутка. Слишком уж все смахивало на писульки в стиле: «в Аргентине умер ваш давно потерянный двоюродный дедушка-миллионер, оставив все свое состояние единственной наследнице – вам». Поверить, что ее, парию, выброшенную из профессии, никому не нужную, спивающуюся неудачницу, вдруг приглашают не куда-нибудь, а в крупный международный театральный проект с неограниченным бюджетом и творческой свободой? С тем же успехом можно было предположить, что завтра за ней прилетят инопланетяне с предложением стать президентом межгалактической республики. Может быть, кто-то из бывших ее коллег проведал откуда-то о давней ее мечте, постановке по Булгакову, и затеял такую жестокую шутку?

Катя выбросила глупый розыгрыш из головы и отправилась в районную детскую студию, где вела для подростков кружок «основы режиссуры». Однако же в тот момент, когда один из ее учеников, одержимый мечтой о славе интернет-звезды, под ее руководством снимал на новенький айфон ролик для своего канала на youtube, Катю вдруг осенило. Нет, не то чтобы вся эта история внезапно предстала перед ней в другом свете, просто она вдруг вспомнила этого самого Мустафу.

Откуда-то с дальних задворок памяти вдруг выплыло воспоминание. Премьера ее «Гамлета» в Париже, закулисная суета, цветы, аплодисменты зрительного зала. Ощущение, которое всегда накатывало на нее после завершения очередного спектакля – эйфория, восторг, удовлетворение от хорошо сделанной работы и в то же время чудовищная усталость, вымотанность не столько физическая, сколько душевная, когда любая, самая мелкая и незначительная эмоция причиняет боль, будто прикосновение к свежей ссадине. Может быть, именно поэтому тот эпизод ей и не вспомнился: было слишком много других впечатлений – ярких, оглушительных, утомляющих – и память милосердно фильтровала информацию, вычеркивая незначительное.

Теперь же Кате припомнился среднего роста человек с лицом красивым, даже несколько по-мужски тяжеловесным, но в то же время каким-то неуловимо женственным. Черт его знает, в чем это заключалось – то ли в выражении темных печальных глаз, то ли в привычке поджимать губы, то ли в общем ощущении чрезмерной ухоженности, припудренности, отлакированности. Очевидно, турецкий продюсер, которого представил ей французский атташе по культуре, курирующий независимые театры, был гомосексуалом. Катя, впрочем, достаточно времени провела в театральных кругах, чтобы подобные моменты не вызывали у нее ни шока, ни неприятия. За годы работы ей встречались самые разнообразные типы, любители девочек, любители мальчиков, неопределившиеся, попросту импотенты, всю силу природной сексуальности отдававшие искусству. А потому поразить или смутить ее нетрадиционной ориентацией было трудно.