Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова - стр. 41
А вот итоговое письмо Х. Вольфа в Петербургскую АН от 21 июля 1739 года: «…мне остаётся только ещё заметить, что они время своё провели здесь не совсем напрасно (выделено мною. – Л.Д.). Если, правда, Виноградов, со своей стороны, кроме немецкого языка, вряд ли научился многому, и из-за него мне более всего приходилось хлопотать, чтобы он не попал в беду и не подвергался академическим взысканиям, то я не могу не сказать, что в особенности Ломоносов сделал успехи и в науках». Эта оговорка «сделал успехи и в науках» очень похожа на иронию.
Спустя годы Ломоносов называл Вольфа своим «благодетелем» («благодеяния которого по отношению ко мне я не могу забыть»48) и «учителем», ставя «благодетеля» впереди «учителя». И, как уже было отмечено, вольфианцем Михаил Васильевич не стал. Даже в своих ученических образцах знаний – «специменах», посылаемых из Германии в Петербург через Вольфа, он из общих философских положений учителя ссылается только на закон достаточного основания («ничто не может совершаться без достаточного основания»). А в будущем твёрдо стоял в философии «на позиции механического материализма»49.
Особое значение во время учёбы в Германии студент Ломоносов придавал, как известно, занятиям химией, которые, собственно, и являлись основанием для зарубежной поездки будущего учёного. А что представляла собой эта наука в первой половине 18 века? Профессор химии Б.Н. Меншуткин (1874-1938) писал в своей книге «Жизнеописание Михаила Васильевича Ломоносова»: «Прежде всего, надо иметь в виду, что в течение длинного ряда веков собственно химии не было, была алхимия, где все операции производились в строгом секрете, и, если опубликовывались, то таким иносказательным языком, что по существу только посвящённые в таинственные обозначения, применяемые тем или иным автором, могли что-нибудь понять в алхимических книгах. Лица, занимавшиеся в средние века прикладной химиею, разного рода химическими производствами, тоже, понятно, свои способы и рецепты не делали достоянием гласности, но тщательно передавали их из рода в род»50.
Именно этими историческими причинами автор объясняет то, что «индуктивный метод исследования, который начинает применяться вообще в естественных науках с 16 века, где опыт является пробным камнем всякого предположения, всякой гипотезы, в 18 веке сравнительно мало коснулся химии». То есть в первой половине 18 века химия в мировом, так сказать, масштабе ещё была по существу алхимией, а учёные-химики мало экспериментировали и редко проверяли свои догадки опытами.
В России в это время химией, особенно на научном уровне, вообще никто не занимался. Известно, что в Петербургской Академии наук тогда даже отдельной кафедры химии не было: эта дисциплина входила в кафедру естественной истории. При том главный администратор Академии И.Д. Шумахер в 1745 году оправдывался: «Подлинно, что поныне никакой химической лаборатории не заведено, и я должен признаться, что при Академии никакая наука так худого успеха не имела, как сия (т.е. химия. – Л.Д.)». Первая научная химическая лаборатория была построена после неоднократных настойчивых требований М.В. Ломоносова только в 1748 году; её вчерашний студент и будущий первый российский химик начал «пробивать» практически сразу же, как только обосновался в Академии наук.