Кыся в Голливуде. Дорога к «звездам» - стр. 49

Это он на всякий случай купил ту смену русской таможни, которая отправляла судно в этот рейс. Это его немецкие партнёры постараются всеми силами смягчить внимание германской таможни, несмотря на все новые веяния… Это его последнее дело, и он должен выиграть его любой ценой!

– Судя по тому, как Мой был откровенен, я понял, что Лысому никогда не остаться живым и богатым, – мудро заметил Рудик. – Как только его функции закончатся – он сразу же станет бедным и мёртвым.

Ну вот я и получил недостающие звенья в этой цепи… Я только с Барменом пролопушил. Но наверное, он был слишком умный для меня.

Я внимательно слушал толстого Рудольфа, а внутри, где-то между ушей, всё время билась одна и та же мыслишка, почему-то раньше не возникавшая: какого чёрта я с самого начала посчитал, что обязан ехать с Водилой на целый месяц в Германию, к какому-то там Сименсу? Почему мне не пришло в голову слинять с этого грузовика сразу же по приходе корабля в Киль и спокойненько остаться на судне, точно зная, что через три дня я снова вернусь в Петербург, улягусь в собственное кресло и буду безмятежно подрёмывать, ожидая возвращения Шуры из редакции…

Естественно, это не ускользнуло от Рудольфа. Вероятно, слишком сильно меня захватила эта запоздалая идейка.

– Послушай, Мартын, – задумчиво сказал Рудик, старательно отводя глаза в сторону. – А почему бы тебе не остаться на судне? Ведь через трое суток мы снова будем в Питере, и ты вернёшься к своему Шуре. А, Мартын? Ну почему МЫ должны участвовать в ИХ делах?!

– О чём он ещё говорил? – спросил я.

– Кто?

– Твой.

– А… Ещё он сказал, что всё это должно произойти там, где вы остановитесь на ночлег. Да, и ещё он сказал Лысому, что тот может спокойно ликвидировать Твоего Водилу. В России его никто искать не станет минимум месяц. Все будут думать, что он в Германии работает на Сименса. А потом будет пущен слух, что он вообще остался за бугром. Пусть, дескать, ищут…

«Значит, это произойдёт в Нюрнберге…» – подумал я.

– Оставайся, Мартын. Не глупи, – настойчиво повторил Рудик. – Вернёмся домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу как-нибудь…

Значит, это произойдёт в Нюрнберге. И он там будет совершенно один…

Я вспомнил свой недавний сон: окровавленного Водилу, плачущего Шуру за рулём грузовика… Его крик: «….бездарность!.. Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался, море показывал! Он же тебя называл „Кысей“… А ты?! Дерьмо ты, а не Кыся!..»

– Спасибо тебе, Рудик, – сказал я. – У меня просто даже нет слов, как я тебе благодарен!.. Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу… Ни хрена ты не искалеченный. Ты даже очень, очень нравственный! Я правильно сказал это слово?..

– Правильно, – грустно подтвердил Рудик. – Ты всё-таки поедешь с ним?

– Постарайся меня понять, Рудик.

И я подумал, что в этой ситуации Мой Шура Плоткин очень хорошо бы меня понял.

Ночь я провёл с Дженни в её «мерседесе». Оказалось, что накануне, когда её Хозяйка спустилась в автомобильный трюм покормить «Свою Любимую Собачку», «Свою Маленькую Дорогую Девочку», Дженни на радостях, – тут я должен как можно точнее процитировать Дженни: «…НА РАДОСТЯХ ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КОТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЁ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЁ ЖИЗНИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА…» – при виде Хозяйки закатила такую восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к дежурному ветеринару при корабельном Кошачье-Собачьем интернате.