Кыся в Голливуде. Дорога к «звездам» - стр. 23
Причём должен отметить, что при всём моём неприятии алкоголя этот запах был на несколько порядков благороднее и лучше, чем запах «Столичной», которую Шура покупает в петербургских ларьках и магазинах.
Помимо алкогольных запахов, я обнаружил, повторяю, очень невыразительные запахи Лысого, чьи-то ещё (вероятно, грузчиков…) и запах незнакомых мне денег вперемежку с запахами сотен неизвестных Людей, когда-либо державших эти деньги в своих руках…
Запах этот шёл от одной из верхних коробок, и не успел я сообразить из какой, как вдруг услышал негромкие шаги и уже в следующую секунду увидел, как Лысый отстёгивает заднюю брезентовую полсть фургона.
Откинув её в сторону, Лысый осторожно огляделся по сторонам, убедился, что его никто не видит, и очень ловко вскочил в фургон, плотно задёрнув за собой заднюю брезентовую полсть.
Я подумал, что мне лучше и безопаснее всего не информировать Лысого о своём присутствии в его фургоне и не бросаться к нему навстречу с радостным мурлыканьем. Я затаился между коробками, сохраняя превосходную возможность обзора. И побега.
Лысый вытащил из кармана куртки маленький фонарь (вот оно, несовершенство Человеческих возможностей! Мне, например, фонарь в темноте – как рыбе зонтик…) и полез наверх под самый брезентовый потолок, откуда, как мне казалось, и идёт запах незнакомых мне денег.
И действительно. Лысый нащупал одну из верхних коробок, перевернул её, отклеил со дна коробки первый слой картона и вынул оттуда две нетолстые пачки зелёных денег. Я присмотрелся – доллары.
Вот доллары я даже очень хорошо знал, Один Шурин Знакомый ещё по армии, а потом и по университету, быстро разбогател. Как говорил Щура – «на первой клубнике и ранних помидорах». Помню, как этот Знакомый несколько раз приезжал к нам с зернистой икрой, которую я не ем, и с французским шампанским, которого не пьёт Шура…
Этот тип был шумным, наглым и хвастливым, и я видел, что Шуре он неприятен. Когда он уходил от нас, Шура всегда что-то вяло мямлил мне об «армейском братстве», о «студенческой дружбе», ещё что-то очень маловразумительное, во что Шура, по-моему, уже давно и сам не верил.
Потом Знакомый решил свалить в Америку. Купил документы, будто бы он еврей и жутко страдает от антисемитизма – что было абсолютно беззастенчивым враньём: достаточно было посмотреть на его рязанскую харю, – и получил из легковерной Америки вызов, как он теперь выражался, «на всю мишпуху».
Бывшему генералу КГБ, ныне Президенту огромного банка, он загнал свою роскошную Комаровскую дачу, бывшему второму секретарю горкома партии, ныне Генеральному директору совместного российско-шведско-германского предприятия, он продал квартиру на Невском, а «Волгу» – какому-то рыночному боссу. И в ожидании визы поселился у кого-то за городом. Сто тысяч долларов он сумел переправить, как он говорил, «за бугор», а остаток в тридцать пять тысяч привёз к нам и передал их на хранение Шуре Плоткину, заявив, что такую сумму он может доверить только Моему Шуре. Ибо все остальные его друзья – жулики и прохвосты!
– Я не государства боюсь, не ментов, – сказал он тогда Шуре. – На сегодняшнее государство я болт положил, а ментов покупаю, как хочу. Я боюсь обыкновенного пошлого рэкета. Они за пять долларов кому угодно глотку перережут. А тут – тридцать пять тысяч!..