Куриный бульон для души. Мама и сын. 101 история о безграничной любви - стр. 30

Это было нелегко, и перемены произошли не в одночасье, но они произошли. К тому времени, когда Конану исполнилось пятнадцать, между взрослыми, наконец, установился мир. Вместо того чтобы жаловаться на выплаты алиментов, мы добровольно увеличили их. Пришло время, и мама Конана передала нам копии его табелей успеваемости и расписания футбольных матчей.

Я гордилась своими детьми и пасынками. После окончания колледжа моя падчерица вышла замуж, и они с мужем вместе построили дом. В семнадцать лет Конан стал рассудительным, интеллигентным молодым человеком. Он обладал суровой внешностью и глубоким баритоном, и я задавалась вопросом, кто та счастливица, которой удастся его подцепить.

Но потом раздался телефонный звонок, навсегда изменивший нашу жизнь, – Конан мгновенно погиб под колесами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.

Все те годы, что мы были женаты, Чак заверял меня, что я тоже являюсь родителем для его детей. Он интересовался моим мнением в вопросах, касающихся их, и полагался на меня, чтобы сделать Рождество и дни рождения особенными. Мне нравилось заниматься всем этим, и я действительно считала себя их второй матерью.

Однако в своем горе сразу после смерти Конана Чак внезапно перестал интересоваться моим мнением и сфокусировался на своей бывшей жене. Я знала, что им предстояло вместе принять много окончательных решений, к тому же он явно пытался избавить меня от ужасных подробностей. Я поняла все это позже, но в тот момент вдруг почувствовала себя посторонним человеком, а не родителем.

Водитель, виновный в аварии, должен был предстать перед судом, а это означало, что Чак и его бывшая жена будут поддерживать связь. Уродливая ревность из прошлого вернулась, когда ночь за ночью он разговаривал с ней и почти никогда не обсуждал ничего со мной.

Меня задевало, когда друзья спрашивали лишь о том, как справляется Чак, или присылали открытки с соболезнованиями, адресованные только ему, забывая обо мне и о двух наших детях. Некоторые принижали мое горе, потому что я была «всего лишь» приемным родителем. Кто-нибудь осознал мою потерю и боль? Я испытывала сильные материнские чувства к Конану; он считал меня своей второй матерью – или все было не так? По мере того как недели превращались в месяцы, этот вопрос преследовал меня. Мне захотелось знать, в чем же именно заключалась моя роль.

Я рылась в коробках с фотографиями и выкапывала старые бумаги, обыскивала дом в поисках сувениров и рождественских украшений, которые он сделал.

Я нашла несколько утешительных выдержек из собственного дневника: в одной из них описывались адресованные мне телефонные звонки Конана ко Дню матери, в другой говорилось о белой пуансеттии, которую он подарил мне на Рождество. Я дорожила своими воспоминаниями, помнила его крепкие объятия, которыми он награждал меня после того, как я приготовила его любимое блюдо, или поцелуй просто за то, что постирала его одежду. Однако, какими бы утешительными ни были эти вещи, их все же было недостаточно.

Однажды, спустя почти год после смерти Конана, я сидела у окна и с любовью гладила засушенную розу из траурного венка, которую хранила в своей Библии. Внезапно я почувствовала острую необходимость в одиночестве сходить к нему на могилу. Я никогда не делала этого раньше, но мне отчаянно нужны были ответы на некоторые вопросы.