Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах - стр. 23
Марфа переминалась и не уходила.
– Барин, мне бы рублик… – начала она. – Дайте хоть рублик из жалованья… Явите божескую милость. Ведь уж сколько времени я не получала.
– Нет у меня теперь денег. Завтра… Или, лучше сказать, послезавтра. Приедет купец, я получу от него деньги и дам тебе, – сказал Пятищев.
– Ах, боже мой! Вот я несчастная-то! Живу, живу, и все попусту. Барин, да ко мне сапожник пришел с сапогами. Он подметки к сапогам мне подкидывал и требует денег.
– Ну, и сапожнику скажи, что послезавтра.
– Да он сапоги-то без денег не отдает. А я босая.
Марфа выставила из-под подола голую ногу.
– Нет у меня теперь денег. Послезавтра, послезавтра! – раздраженно повторил Пятищев и махнул рукой бабе: – Уходи! Скройся!
Марфа удалилась. Капитан взглянул на Пятищева и спросил:
– Откуда ты послезавтра возьмешь денег?
– Кабинет свой Лифанову продам, – отвечал Пятищев и ласково сказал все еще стоявшей в кабинете княжне: – Успокойся, княжна. Сейчас тебе жарко-прежарко истопят печку.
Пятищев положил себе за непременную обязанность к послезавтра очистить большой дом для Лифанова, о чем решил сегодня же сообщить всем членам семьи, а также и Василисе. Перед ужином он сменил феску на дворянскую фуражку с красным околышком, взял трость с серебряным набалдашником чеканной работы, изображающим во весь рост нагую женщину в соблазнительной позе, закинувшую голову назад, и отправился во флигель к Василисе. Василиса была уже переодевшись в простое розовое ситцевое платье и пекла себе на плите яичницу с ветчиной.
– Здравствуйте! Каким это таким ветром вас занесло ко мне? – встретила она Пятищева и при этом сделала смеющиеся глаза.
– Как каким ветром? Я вчера у тебя был, – проговорил Пятищев, сняв фуражку и присаживаясь на табурет к кухонному столу.
– Ах, это за рублем-то? Так какое же это бытье! Заглянули, как солнышко красное из-за туч, взяли деньги и скрылись. А я про настоящую побывку говорю. Прежде захаживали кофею попить, посидеть, разные кудрявые слова поговорить с Василисой.
– Дела, Василиса Савельевна, не веселят. Судьба меня бьет, судьба меня вконец доконала.
Пятищев тяжело вздохнул.
– Да ведь уж знаю, слышала. Сколько раз об этом говорено было. Но я скажу одно: сами кругом виноваты. Ну что ж, и сегодня на минутку ко мне или останетесь чайку попить? – спросила Василиса.
– Какой же чай! Нам скоро надо ужинать. Меня там семья ждет. А пришел я, чтобы сообщить, что тебе завтра придется выехать отсюда в дом садовника. Неприятно это, но что же делать.
Пятищев ждал града попреков, обвинений по своему адресу, но Василиса сказала:
– Знаю. Слышала. Сам купец объявил мне. Он был у меня. Заходил на минутку. Ведь вот все его ругают, а он политичный мужчина и даже учтивый.
– Я его, милая, не ругаю, но согласись сама, не могу же я к нему относиться дружественно, если все нынешние бедствия вылились на меня через него.
– Сама себя раба бьет, коли худо жнет. Не от него бедствия, а от управляющего-немца. Давно надо было его выгнать. А вы когда с ним расстались? Когда уж насосался он и сам отвалился. Мало он у вас тут награбил, что ли! Вот теперь и плачьтесь на него. А купца поносить нечего…
Пятищев в словах Василисы видел прямо перемену фронта. На управляющего-немца она всегда указывала как на врага его и хищника, но не щадила и Лифанова в своих разговорах, называя его мошенником, кровопивцем и т. п., неоднократно даже сулилась «глаза ему выцарапать» и «поленом ноги обломать» при свидании.