Культурология. Дайджест №3 / 2013 - стр. 15
В царствование Александра I оно употреблялось наряду с его русским аналогом «сын Отечества», хотя в эпоху войн с Наполеоном слово «патриот» было не вполне уместно – и как заимствование из языка противника, и в качестве напоминания о лозунгах Великой французской революции. У декабристов слово «патриот» было вполне обиходным. Истолкование в целом соответствует сложившейся традиции: патриот – защитник интересов отечества в целом, а не только интересов монарха.
В эпоху Николая I слово «патриот» было переосмыслено: патриот стал верноподданным. Правом именоваться патриотом наделяется лишь верноподданный, признающий монарха единственно возможным законным властителем. Соответственно и самодержавие для русского патриота – в официальном истолковании слова – не просто лучший, а единственно возможный режим (с. 244).
Официальные идеологические установки стали объектом иронии интеллектуалов. Петр Вяземский предложил русский аналог французского оборота «лакейский патриотизм» – «квасной патриотизм». К началу 1840‐х годов использование слова «патриот» нехарактерно для русской либеральной традиции, за исключением ситуации защиты отечества в войне. В предреформенные годы слова «патриот» и «верноподданный» стали почти синонимами, при этом на уровне либеральной традиции официальные пропагандистские установки постоянно высмеивались, а потому и слово «патриот» вызывало комические ассоциации.
В эпоху Александра III большинство интеллектуалов воспринимали официальный патриотизм враждебно. А к началу XX в. довольно распространенным в периодике было противопоставление понятий «интеллигент» и «патриот». Понятие «интеллигент», т.е. «понимающий», аксиоматически подразумевало не только образованность, но и приверженность либеральным ценностям; соответственно «интеллигенция» – обозначение внесословного единства оппозиционно настроенных интеллектуалов. «Конечно, оппозиционность “интеллигента” не всегда была радикальной, соотнесенной с агрессией, стремлением изменить российскую действительность насильственно. А вот именовавшие себя патриотами акцентировали именно агрессивность в стремлении выразить пресловутую любовь к отечеству. Такова была, что называется, специфика жанра» (с. 249).
Официальный «патриотизм» использовался как орудие борьбы с инакомыслием. Идеологию подобного рода иронически называли «казенным патриотизмом»: прилагательное «казенный» указывало и на связь с официальными идеологическими установками, и на источники финансирования. Потому «казенным патриотам» надлежало проявлять себя в борьбе за интересы отечества. На роль конфессиональных противников годились прежде всего евреи, политическими же противниками должны были стать все инакомыслящие. Само инакомыслие в принципе объявлялось результатом иноземного и иноконфессионального влияния.
Вот почему «патриотами» называли в либеральных кругах воинствующих ксенофобов, черносотенцев, погромщиков. Для них агрессивность в охране режима от инакомыслящих непременно предполагала конкретные выгоды. В либеральной периодике патриот стал карикатурным персонажем: это уверенный в своей безнаказанности пьяный лавочник, который, потрясая хоругвью или портретом императора, призывает «бить жидов и студентов», дабы «спасать Россию».
Очередной раз ситуация изменилась в годы Первой мировой войны. Тогда понятия «интеллигент» и «патриот» уже не противопоставлялись аксиоматически. Слово «патриот» ассоциировалось именно с военным противостоянием, защитой отечества, но инерция негативного отношения к нему еще долго ощущалась.