Культурология: Дайджест №2 / 2010 - стр. 15

Эта тема авторов ЛШ, конечно же, решительно не удовлетворяла. Натурфилософия предпочитала не задавать вопросы, а отвечать на них. Однако тезис контрклассики о невозможности выражения мысли в слове и, следовательно, относительной ценности речи оказался авторам ЛШ близок. Впрочем, мудрец ЛШ готов выслушать хорошего оратора, если тот говорит дело, но очень искусный спорщик опасен – он может увлечь, а это уже «чрезмерность», выход за пределы срединной зоны, в данном случае – здравого смысла, в котором и находят наконец авторы ЛШ искомое примирение доводов ума и порывов чувств.

Красота мысли, явленной в слове, не стала украшением лучшего из возможных миров. Натурфилософы явно предпочитали ей красоту безмолвного гармонического эфира: «Нрав горячего скакуна, порыв дикого гуся… Эти символы дают представление об изначальном порыве человеческого сердца-ума-мысли… Когда человек искренен, душа его бывает услышана другим человеком… К чему же еще слова?» (ЛШ, 26, 1).

Этот важнейший для авторов ЛШ тезис они подтверждают ссылкой на авторитет Конфуция, причисляемого ими, вслед за Лао-цзы, к предшественникам натурфилософского взгляда на проблемы языка и мышления. «То, что мудрецы с первого взгляда распознают друг друга, делает для них слова-речь излишними» (ЛШ, 17, 2).

Наиболее яркий символ мудреца в ЛШ – человек с цитрой, музыкант, поклонник Гармонии, незримо присутствующий в одной из самых таинственных вещей в Поднебесной – его собственном инструменте.

«Мастер Вэнь – великий музыкант из Чжэнь находил наслаждение в том, что целыми днями играл на цитре –сэ. До начала [игры] он каждый раз отбивал перед своим инструментом поклон и при этом говорил: «Черпаю у Вас, Учитель, как в Беспредельном!» (ЛШ, 17, 2).

Мастер Вэнь, по-видимому, был глубоко погружен в себя, отмечает Г.А. Ткаченко, и может быть, играя, пребывал в том невыразимом состоянии, которое Лао-цзы называл Единением. В душе его царили глубокий покой и безмятежность, а выражаемая им искусно с помощью гармонического эфира мысль достигала сердец современников. Ведь, как утверждали авторы ЛШ, «искреннее чувство вызывает в ответ такое же искренне чувство, сливая чувствующих воедино; тонкая мысль вызывает [в другом] столь же тонкую мысль, соединяя мыслящих в [гармонии] неба-природы; то же, что сообщается с небом-природой, способно тронуть-изменить даже [неизменную] природу сил воды, дерева или камня, не говоря уже о тех, в ком ток живой крови…» (ЛШ, 18, 8).

«Кто знает, возможно, Черная Жемчужина забвения в чарующих звуках музыки и была для мудрецов империи самым драгоценным даром – тайным языком общения поистине свободных и возвышенных душ?» (С. 341).

Аннотация: В статье выстраивается философское пространство циркового искусства с точки зрения его возникновения, конкретной истории в русской культуре и культурного влияния на человеческое бытие, выявляется специфика его эстетических категорий. Рассматривается также связь циркового искусства со спортом и историей театра. Особая значимость циркового искусства в его экологической сущности как в плане его возникновения, в основном из конного спорта в Древнем Риме и Греции, так и в том, что цирковое искусство – единственная художественная деятельность, где животные выступают в качестве равноправных партнеров артистов.