Кукла крымского мага - стр. 16

– Привет, Жень. Проходи, – широко махнула она рукой с бокалом, приглашая войти.

Я прошла в белоснежный коридор и, сотню раз отразившись в зеркалах, проследовала за хозяйкой на кухню, откуда доносился запах жареного мяса. На длинном стеклянном столе стояла нетронутая тарелка с едой и практически пустая бутылка вина, и только сейчас я почувствовала, что жутко голодна. Да и не прочь как следует выпить.

– Я только что пришла, – поведала хозяйка. – Вот, ужинаю. Вина налить?

– Можно.

Я шагнула в глубину кухни, словно сошедшей с рекламной картинки глянцевого журнала, и подошла к прикрытому шторками окну. Небо опять потемнело и затянуло тучами. Начавшийся дождь набирал силу, барабаня тяжелыми каплями по железному откосу подоконника, стучал по стеклам, отбивая ритм.

– Будешь мясо с овощами?

– Не откажусь, – я сглотнула слюну, оборачиваясь.

– А что, поминки отменили? – усмехнулась Ольга, хозяйничая у кухонной стойки. Открыв узкую дверку шкафчика, она достала бутылку грузинского вина и, ловко откупорив, плеснула во второй бокал.

– Я сама не осталась, – не стала вдаваться я в подробности. И, принимая из рук хозяйки свою тарелку с едой, не удержалась и спросила: – Оль, ты давно знаешь отца?

Садиться я не стала, так и осталась стоять, опираясь на подоконник и пристроив на него бокал и тарелку. Ни пылинки, ни соринки, ни цветочка, ничего не было на белой его поверхности. Сделав большой глоток из своего бокала, Ольга села за стол и тихо проговорила, блестя слезами в мгновенно покрасневших глазах:

– Как это ни странно прозвучит, мы любили друг друга. И если бы не внезапная смерть Максика, обязательно бы поженились. – Ковырнула вилкой брокколи, и нож, с силой отброшенный Ольгиной рукой, с металлическим стуком отлетел в конец стола. – Черт! Черт! Черт! – женщина громко всхлипнула. – По-настоящему я любила только твоего отца! Встречались почти каждый день, иногда Максик по нескольку дней жил у меня. И все так легко, так непринужденно. Привет, пока. Забежишь сегодня? Само собой, готовь, Оль, ужин! Я до сих пор не могу себе простить, что не сказала ему о своих чувствах. Он, бедный, так и умер, думая, что любит меня без взаимности.

Ольга выронила вилку и, уперев локти в стол, закрыла руками лицо. Это признание прозвучало довольно неожиданно, и я тоже взяла свой бокал и осушила его до дна. Как интересно! Еще одна любимая женщина моего отца!

– Как вы познакомились? – осведомилась я, внезапно теряя аппетит. Пусть я отца не знала, но видеть всех этих дам, бывших от него без ума, мне было все-таки неприятно. Глухая ревность поднималась со дна души и расправляла крылья.

Ольга вытерла тыльной стороной руки бегущие по щекам слезы, налила себе еще вина и, порывисто вздохнув, пустилась в воспоминания.

– Я, Жень, младше твоего отца на пять лет, а в детстве это большая разница. Я так хотела с ним дружить, но он меня в упор не видел. Тем более что Максик не здешний. Он жил с родителями в другом месте. Помню, как он приходил в наш двор к своей бабушке, в квартиру напротив. Максик и соседский Кешка Сирин отлично ладили. Меня мальчишки в свои игры не принимали, говорили, что я мелкая. Потом бабушка умерла, и Максик перебрался в ее комнату.

– А Сирин?

– Сирин? Он в то время уже уехал в Чечню, – отмахнулась моя собеседница. И пренебрежительно продолжила: – Кешка всегда был с приветом. Когда вернулся с войны, его папа с мамой как-то очень быстро перебрались за город. И брат с сестрой куда-то переселились. Думаю, жить с ним стало совсем невозможно. Я уехала в Кембридж, получала образование. Мать мне написала, что Викентий женился и завел ребенка. Сама я не видела, но говорили, что семью свою он боготворил. А потом его супруга поехала на юг вместе с маленьким сыном, и там с мальчишкой что-то случилось. Вроде бы он умер. И у Сирина на почве трагедии окончательно съехала крыша. Он совсем перестал выходить из дома. Во всяком случае, я его вижу крайне редко. И разговаривать с ним стало невозможно. Я по-человечески просила его скинуться и совместными усилиями сделать ремонт лестничной клетки, а Сирин в упор меня не замечает. Идет, как глухой, и делает вид, что не к нему обращаются.