Куда идем мы – 5 - стр. 6
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Что тебе здесь непонятно?
Четвертый почесал в затылке.
– Ну… Как бы… Все. Все непонятно. Я понял только, что кто-то что-то взорвал, а потом улетел. А кто сидит – я так и не въехал.
– Отлично! – засмеялась Береза. – А теперь для сравнения его же классическое:
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Здесь что непонятно?
Четвертый покраснел.
– Здесь все понятно. Даже мне. Но в общем я понял, о чем вы. Стихи могут портиться, а могут не портиться. Могут быть сильными и слабыми. Как заклинания. Можно на пять минут заклятие наложить, а можно на всю жизнь!
– Во! – неожиданно заорал невоспитанный Дуб. – Я же говорил – он нормальный! А ты шаришь, пацан! Именно так – заклинания, магия! До появления Системы стихи были видом творчества, максимально приближенным к магии. И точно так же, как заклинания, они могли сработать или не сработать. Вот послушай одного древнего поэта, Рождественский его фамилия.
Сначала в груди возникает надежда,
неведомый гул посреди тишины.
Хоть строки
еще существуют отдельно,
они еще только наитьем слышны.
Есть эхо.
Предчувствие притяженья.
Почти что смертельное баловство…
И – точка.
И не было стихотворенья.
Была лишь попытка.
Желанье его.
Тоже, кстати, из вечных стихов. Там просто нечему портиться – стихи люди не перестанут писать, пока не вымрут.
– Ну хватит, – поморщился Кедр. – Рождественский прекрасен, но у нас сегодня не он.
– Зануда ты, – поморщился Дуб, и пояснил Четвертому. – Каждые такие посиделки посвящены одному поэту. Мы выбираем у него вневременные стихи и читаем друг другу. Сегодня у нас Элмер Транк. Был такой поэт в России, первые стихи за пару лет до появления Системы появились. Кстати, неподалеку здесь жил, у колдунов в локации. Из настоящих был, без матюгов и шок-контента до души добирался.
– Ну так и начинай тогда, – улыбнулась Береза.
– Да легко, – кивнул Дуб.
Не смирили нас железом и льдом,
Не пленили благосклонностью дам.
Где мои сапоги – там и дом,
То, что ближе лежит – тем и дам.
Я не горд и не особенно зол,
Но не жалуюсь пока на склероз.
Значит, завтра начинаем с азов -
Как гореть, когда ударит в мороз;
Как собрать хотя бы тысячу "я"
В поумневшее упрямое "мы";
И куда нас завела колея
По сугробищам трехлетней зимы.
Береза, не сдержавшись, захлопала в ладоши и крикнула:
– Тогда держи в пару!
На той стороне, где мы -
Время трехлетней зимы,
Пир во время чумы,
И совесть болит, как зуб.
Другой стороны нет.
Дебаты про Тьму и Свет
Смешней, чем хромой сонет
Про сидорову козу.
На той стороне, где нам
Достанется по трудам -
Пророк рассылает спам,
И дьявол за тамаду.
Но слышен далекий рог,
И ножик вонзен в порог,
И Повар запек в пирог
Серебряную звезду.
Там любят без громких фраз,
Играет армейский джаз,
И Бездна Голодных Глаз -
Вокруг, наверху, внизу.
Там кто-то в пятьсотый раз
Полсотни вселенных спас.
Там нет и не будет – нас.
И совесть болит, как зуб.
Девушка дочитала и улыбнулась Четвертому.
– Ну как тебе?
Монах осторожно пожал плечами:
– Ну… – и все-таки честно признался. – Не знаю. Кстати, там есть незнакомые слова. «Хромой сонет», например. Я не знаю, что это такое.