Крысиха - стр. 14
Наш господин Мацерат карликово улыбается. Нет, он смеется про себя, потому что его горб подскакивает. «Верно! – кричит он. – Это Бруно. Прежде мой санитар, но также и друг в трудные времена. Преданная душа. Когда я попросил его после моей выписки поддержать меня за пределами психиатрической лечебницы и использовать вновь обретенную возможность путешествовать вместе со мной, он тотчас получил водительские права. Превосходный водитель, хотя и упрямый. Но о чем я, вы же его знаете».
Теперь наш господин Мацерат рассказывает, как он и Бруно Мюнстерберг в пятьдесят пятом году «начали все сначала». После мотороллера с кабиной фирмы Messerschmitt вскоре появился автомобиль фирмы Borgward, но затем был Mercedes 190 SL, который его шофер до сих пор водит, а между тем это редкая вещь. Если он поедет в Польшу, что не факт, он доверится этому несокрушимому свидетельству немецкой высококачественной работы. Кстати, именно тогда, во времена мотороллера с кабиной, завершился процесс, названный по имени художника Мальската.
Но поскольку он все еще ворчит из-за приговора и считает Мальската родственной душой, даже говорит о «великом Мальскате», наш господин Мацерат и его музей от меня ускользают…
Пока я сидел пристегнутый к инвалидной коляске, я кричал, словно во сне громкоговоритель был осязаем: Мы здесь! Все по-прежнему здесь! Я не позволю ничего себе внушить!
Но она пищала непоколебимо, сначала на непонятном крысином языке – До миншер грипш последень! – чтобы потом стало внятно: Хорошо, что они ушли! Всё испортили. Постоянно были вынуждены что-то выдумывать, задрав голову. Даже когда изобилие хотело их задушить, им было мало, всегда мало. Изобретали дефицит. Голодающие обжоры! Глупые умники! Вечно ссорившиеся. Боязливые в постели, они искали опасности на улице. Когда старики опостылели, они развратили своих детей. Рабы, державшие рабов. Благочестивые лицемеры. Эксплуататоры! Лишенные природы. Поэтому жестокие. Прибили гвоздями единственного сына своего Бога. Благословили свое оружие. Хорошо, что они ушли!
Нет, кричал я из своей инвалидной коляски, нет! Здесь я. Мы все здесь. Мы бодры и полны новых идей. Все должно стать лучше, да, человечнее. Я должен остановить этот сон, эту неразбериху, тогда мы вернемся, тогда дела дальше пойдут на лад и вперед, тогда я, как только газета и сразу после завтрака…
Но мой громкоговоритель уступил ее фальцету: Хорошо, что они больше не думают, ничего не выдумывают и ничего больше не планируют, проектируют, никогда больше не поставят себе цели, никогда больше не скажут я могу я хочу я буду и никогда больше в добавление к этому не смогут захотеть чего-то большего. Эти дураки с их разумом и слишком большими головами, с их логикой, которая прорывалась, прорывалась до конца.
Чем помогло мне мое Нет, мое Я здесь, я все еще есть; ее голос выдержал обертон, победил: Они ушли, ушли! Так и быть. Они не нужны. Эти человеческие существа полагали, что солнце не решится всходить и заходить после их испарения, испускания соков или испепеления, после издыхания неудавшегося рода, после аута человеческой расы. На все это было плевать луне, всякому небесному светилу. Даже отливы и приливы не хотели задерживать дыхание, хотя моря кипели тут и там или искали себе новые берега. С тех пор тишина. Вместе с ними пропал их шум. И время идет так, словно его никогда не считали и не запирали в календарях.