Крысенок и чародей - стр. 2
– Вы пришли меня исповедать? – так же спокойно спросил арестант.
– Нет, – сухо отозвался Китон, – я всего лишь послушник. Исповедовать я саном не вышел.
– Тогда зачем вы здесь?
Китон молча покусал губы. Он и сам толком не мог объяснить, зачем выпросил у отца приора визит к осужденному. Приор и согласился больше потому, что спешил к мессе и не успел толком запретить.
– А вы хотите исповедаться? – зачем-то спросил он, хотя уже знал, что за год заключения исповедать знаменитого "колдуна-трактирщика" последовательно пытались все монахи местного приората, но он отказался говорить со всеми по очереди.
А узник спокойно покачал головой:
– Нет. Перед вами мне каяться не в чем. А о своих грехах я с Господом уже с глазу на глаз потолкую.
Послушник ощутил, как туника взмокла меж лопаток, и грубое полотно мерзко прилипло к коже, а где-то глубоко внутри заворочался щетинистый зуд, будто овечья кудель, воровато сунутая за пазуху.
Еще в монастырской школе он знал это чувство, принесшее ему немало тревог и печалей. Оно было неизменным спутником непонимания. А Китон терпеть не мог не понимать чужих поступков. Он не понимал, как Всевышний мог толкнуть Авраама на детоубийство, и как сам Авраам мог согласиться. Почему Иосиф простил своих паскудных братьев, и зачем его собственный учитель латыни отец Томас запирается в кладовой с братом-келарем. Почему Олли, самый злобный и подлый из его приютских мучителей, ночами плакал во сне, умолял кого-то прекратить и мочился в постель. И что плохого в женщинах, если без них уже давно закончились бы и мужчины.
На все эти неумные и неблагочестивые вопросы ему отвечали розгами, которые, впрочем, не излечили Китона от излишнего любопытства, зато научили самостоятельно мыслить, не прибегая к чужим разъяснениям.
И сейчас послушник окончательно понял, зачем потащился в крепость вместо того, чтоб мирно коротать вечер за переводом жития святого Приска.
Шагнув ближе к двери, Китон окликнул:
– Послушайте. Вас зовут Хью, верно?
– Хью Дрейпер, – донеслось из темноты, – завсегдатаи называли папашей Хью. А сейчас небось клянутся, что и имени моего не знали, – в голосе колдуна звякнул смешок, будто всеобщее отречение не только не печалило его, но и порядком забавляло.
Но брата Китона, несмотря на юный возраст, трудно было провести – слишком тернистый путь он прошел по холодным плитам и гнилым полам приютов и богаделен своего недавнего детства. Прильнув почти вплотную к окошку, он опять поднял фонарь:
– Хотите, я схожу к вашей семье?
Темнота камеры в ответ закаменела таким глухим молчанием, что Китон почти физически ощутил, как чернокнижник задержал дыхание, ища в отзвуках монашьего голоса ускользающее эхо угрозы.
– Это еще зачем? – вкрадчиво вопросила темнота, и брат Китон на миг запнулся: он не успел подготовить разумного ответа на этот вопрос. После секундного колебания он решил не юлить:
– Вы так давно их не видели… И, наверняка, волнуетесь за них. Сами же понимаете…
Он осекся, поздно сообразив, что едва ли милосердно напоминать узнику, ждущему казни по обвинению в колдовстве, об обычной судьбе жен и детей таких преступников. Он уже искал какие-то правильные слова, могущие сгладить его неловкость, но Хью Дрейпер вдруг снова появился в черном квадрате окошка: