Крушение России. 1917 - стр. 28
Но Петербург был исключением, и даже он все больше терял свою столичную исключительность под наплывом приезжих. «Не успев сформироваться в качестве полноценных центров городской цивилизации со всеми ее плюсами и минусами, российские города были размыты потоком сельского населения»[123]. Все большее число городских жителей оказывались носителями деревенских культурных традиций, менталитета, образа жизни. Городская культура начала прошлого века, бурно развиваясь, несла на себе неповторимый колорит, связанный с массовым присутствием недавних крестьян. Не могу себе отказать в удовольствии привести обширную цитату из Александра Вертинского, описывавшего городские будни своей бурной юности: «А Москва была чудесная! Румяная, вальяжная, сытая до отвала, дородная – настоящая русская красавица! Поскрипывала на морозе полозьями, покрикивала на зазевавшихся прохожих, притопывала каблучками… В узеньких легких саночках, тесно прижавшись друг к другу, по вечерам мчались парочки, накрытые медвежьей полостью. В Охотном ряду брезгливые и холеные баре иногда лично выбирали дичь к обеду. Там торговали клюквой, капустой, моченой морошкой, грибами. Огромные осетры щерили зубы, тускло глядя на покупателей бельмами глаз. Груды дикой и битой птицы заполняли рундуки. Длинными белыми палками висела на крючках визига для пирогов. И рано утром какой-нибудь загулявший молодец (в голове шумел вчерашний перепой) подходил к продавцу, стоящему у больших бочек с квашеной капустой, низко кланялся ему в ноги и говорил:
– Яви Божескую милость! Xриста ради!
И продавец, понимая его душевное и физическое состояние, наливал целый ковшик огуречного рассола, чтобы молодец опохмелился. И ничего за это не брал!.. В сорокоградусные морозы горели на перекрестках костры, собирая вокруг бродяг, пьяниц, непотребных девок, извозчиков и городовых. Все это хрипло ругалось отборнейшим российским матом, притопывало валенками, хлопало руками по бедрам и выпускало облака пара. А вокруг по сторонам, куда ни кинь взор, – трактиры с синими вывесками. В трактирах бойко подавали разбитные ярославцы-половые, расчесанные на пробор, «посередке», с большими «портмонетами» из черной клеенки, заткнутыми за красные кушаки. Они низко кланялись гостю и говорили «ваше степенство» всем и каждому (даже мне, например) и летали, как пули, из зала на кухню и обратно»[124]. Ни с каким западноевропейским городом такое не спутаешь.
Однако за этой чудной картинкой скрывалась и другая реальность, отражавшая экономическую недоразвитость. Качество жилья, благоустройство населенных пунктов, уровень комфорта и потребления, организация здравоохранения не отвечали даже минимальным европейским стандартам. Из 1231 городов и населенных пунктов уездного масштаба с числом жителей не менее 10 тысяч, 1068 имели какое-то освещение, из них лишь 162 – электрическое, а подавляющее большинство – керосиновое, водопровод был в 219, а канализация наблюдалась в 65[125]. Антисанитария была настоящим бичом страны.
Рост городов повлек за собой увеличение государственных затрат на просвещение и здравоохранение. За 1885–1913 годы расходы центрального правительства и местных властей на эти цели возросли с 54 до 410 млн, их доля достигла 1,8–2 % от ВВП, что, однако, в полтора раза уступало уровню более развитых стран.