Круговорот парней в природе - стр. 18
Вообразив себе плохо организованный русско-японский бивак в заснеженных кустиках, я поежилась и поплотнее закуталась в одеяло. За окном мела метель, и далеко внизу страшные черные волны с тяжелым грохотом бухались на каменистый пляж. Гостиница заметно сотрясалась, я тоже зябко и боязливо задрожала.
– Танька, хочешь, иди со своим одеялом ко мне, – предложил Ларик. – Вдвоем будет теплее.
– Это гнусное предложение или как? – насторожилась моя Нюня. – Вообще, почему это мы с тобой в одном номере спим?
– Наверное, хозяйка решила, что мы любящая пара, – хихикнул Ларик. – Напоминаю, что у тебя заплетались ноги, поэтому на финишной прямой по коридору я нес тебя на руках. Впрочем, ты можешь произвести перемену мест слагаемых и махнуть меня на кого-нибудь из япошек, я не обижусь. Только вряд ли эти капиталисты поделятся с тобой одеялом, их-то ведь не воспитывали в духе дружбы и взаимопомощи!
В голове с тихим щелчком включилась лампочка, высветившая еще одну забытую картинку: как наша русско-японская компания делила имеющиеся в наличии места. В мини-гостинице «Либер Муттер» имелось всего пять двухместных номеров, а разместить нужно было одиннадцать человек. К счастью, Тверской-Хацумото решительно воспротивился попыткам уложить его в постель. Он поднимался с подушки, как несгибаемый Ванька-Встанька, и в итоге остался сидеть в холле под фикусом. В четырех номерах попарно разместились японцы, а в пятом устроились мы с Лариком.
С сожалением вспомнив, что наш номер расположен в глухом закоулке здания, я вздохнула и морально приготовилась к долгому путешествию. Лестница, ведущая в холл первого этажа, откуда через заднюю дверь можно было попасть во внутренний дворик с «удобствами», находилась в противоположном конце коридора.
Там было излишне прохладно и темно, только окно с парусящими на нем тюлевыми занавесками давало слабый свет. Безрадостно покосившись на стекло в красивых морозных разводах, я вдоль стеночки пошла вдаль по коридору и чудом не сверзилась с крутой лестницы. Чтобы не убиться, спускалась медленно, нащупывая невидимые в темноте ступеньки вытянутой ножкой. На внутренней лестнице шум моря слышался тише, и в паузах между громовыми ударами волн я явственно слышала чей-то голос, вернее сказать – напряженный шепот с отчетливо просительными интонациями.
– Там кто-то молится, что ли? – предположила моя благочестивая Нюня.
– Или кого-то соблазняет! – ухмыльнулась Тяпа, оценив страсть, звучащую в иноязычной речи.
Бормотали и шептали не по-русски, иначе я не затруднилась бы с пониманием смысла жарких слов. На всякий случай я предупреждающе покашляла. Помешать молитве было не страшно, но застукать кого-то в пикантной ситуации не хотелось. Вдруг это мои подопечные интуристы развлекаются, а я испорчу им простое человеческое счастье? Сема Кочерыжкин мне голову оторвет.
Однако в холле, слабо освещенном ночником в виде настольного ядерного грибочка, сидел один Тверской-Хацумото. Кожистые листья фикуса затеняли его физиономию, так что я не сразу увидела, что глаза у Гаврика закрыты. Он то ли спал, то ли медитировал. Вообразив, что источником шепота и бормотания был Тверской-Хацумото, я обрадовалась. Мне очень хотелось, чтобы переводчик поскорее очнулся и приступил к исполнению своих прямых обязанностей. Конечно, в экстремальной ситуации и в ходе последующей интернациональной пьянки мы с моими подопечными кое-как объяснялись, но я предвидела, что на трезвую голову с взаимопониманием возникнут проблемы. Я ни бе ни ме по-японски, а проклятые самураи не знают не только русского, но даже английского! На языке Пушкина и Лермонтова с подачи общительного Ларика они успели выучить только выразительный глагол «тяпнем». Было мало надежды на то, что это сильно облегчит международные контакты за рамками питейной церемонии.