Кругосветное путешествие короля Соболя - стр. 18
В день, когда отец изгнал его из замка, я впервые воочию увидел воплощение идей Монтескье, которого Башле часто цитировал. Сосредоточив в своих жестких руках все виды власти – законодательную, исполнительную и судебную, – отец имел полную возможность самому устанавливать закон, заявлять о его нарушении и приводить в исполнение наказание, которое сам же и определял. Точно так же глава империи, суверенная владычица Австрии, вынесла мне приговор без всяких на то оснований, в силу такого же злоупотребления всеми видами власти, которые сошлись в ее руках.
В Польше я впервые обнаружил, что имелась возможность отказаться от подобного абсолютизма. Польское дворянство было помешано на свободе. Разумеется, речь шла пока что о свободе для них самих, а не для народа. Но ее дух способствовал тому, что в стране воцарилась атмосфера страстных споров. Свобода доходила до крайностей и в отсутствие пресловутого разделения властей, о котором столько говорил Башле, готова была сама себя уничтожить. Окрестные тираны раздували угли и ждали только случая, чтобы раздробить страну, если политический кризис ослабит ее еще больше. Российские цари проявляли наибольшую активность в этой пагубной игре. Таким образом, Польша намного раньше других стран испытывала на себе парадоксы и пределы свободы. Эта великая вещь может существовать только в благоприятном для нее мире. Нечего и говорить, что мир таким не был.
Дело было почти решенное. Польша, крайне ослабленная разделами, оказалась под безжалостным политическим надзором России, сговорившейся с Пруссией и Австрией, которые ждали своей доли. Поляки не могли сносить иностранный диктат. Они были горячими приверженцами свободы, которая так дорого им обошлась. В городе Бар была образована конфедерация, целью которой было сопротивление русским и всем прочим. Я принял в ней участие. Конфедераты попросили меня быть наготове.
Когда они призвали меня, чтобы принять участие в сражении, я покинул корабли, а также оставил планы стать мореплавателем и с энтузиазмом присоединился к конфедерации.
Мои представления о войне стали более зрелыми. Я выбрал военную карьеру исключительно из любви к физическим упражнениям, приверженности к армейскому братству и инстинктивной потребности дать моей слишком буйной натуре возможность выплеснуть излишек энергии. Горечь от потери Башле и твердое намерение как можно скорее покинуть замок также сыграли свою роль.
Первые же сражения лишили меня этих мечтательных иллюзий. Я увидел жестокость, кровь, меня возмутило варварство боя. Но впоследствии, размышляя над этим – а время поразмыслить у меня было, когда я долгими часами стоял на вахте на юте одного из судов, – я научился проводить различие. Что касается варварства боя, то тут меня возмущала прежде всего его необоснованность. Мои солдаты убивали противника, не понимая, почему они это делают. Просто потому, что извращенное общество предписало им это занятие. Собственно, в военном ремесле меня возмущала не война, а ремесло.
И напротив, если сила была поставлена на службу идеалу – как это имело место в Праге, – если она стремилась побороть зло и заменить его если не на добро, то, по крайней мере, на что-то лучшее, тогда оружие становилось инструментом цивилизации. Свобода и была для меня таким идеалом, во всяком случае в борьбе с тиранией. Такая битва предполагала применение силы. Как выразился Жан-Жак Руссо в одной своей фразе, смысл которой долгое время был мне неясен и до сих пор вызывает сомнения: «Следует принуждать людей быть свободными». Присоединясь к Барской конфедерации и борясь с российской тиранией, я чувствовал себя вправе применять силу и даже убивать.