Кругом слоны, Миша - стр. 7

От этой уверенности стало жутко и легко. Жутко, ибо лишь версия № 1 гарантировала Вере здоровье и безопасность. Легко, потому что только она начисто отрезала те пятьдесят четыре дня от настоящего. Стоило исключить первую версию, и оставалась – ну нет, не надежда, какая там надежда. Оставался шанс тосковать о прерванной любви, а не ронять слюну по смывшейся любовнице.

Пятьдесят четыре. Если считать с той встречи, когда он сжал её пальцы. В «Идеальной чашке» на Кирочной. Мгновение за мгновением Вера не отдёргивала руку. Смотрела на него из-за приветливой маски. Такие взгляды можно толковать годами.

Но толковать, как известно, пришлось другое. А тогда она поднялась из-за столика:

– Пойдём, – она сдёрнула пальто в ёлочку со спинки незанятого стула. – Пойдём-пойдём, – она застегнула лиловые пуговицы. – Покажу, где я живу.

Он шёл за ней, рядом с ней, чуть впереди неё. По ухабистым тротуарам, размокшим от никчёмной декабрьской оттепели. До подъезда с лязгающей дверью. По щербатым ступенькам на третий этаж. Нет, он шёл не как во сне. Как во сне ходят в книгах, когда сказать больше нечего. Он просто не ждал ничего. Ни поцелуев через край половинки стола, ни секса на скрипящем стуле, ни тем более ключей. Он просто лужи обходил. Беседу поддерживал о чём-то. Из головы не лезло кино про тот угнанный самолёт, который не дотянул до Белого дома стараниями пассажиров. Там один мужик шёпотом кричал в телефон: «Не могу поверить, что это происходит со мной».

Через пятьдесят четыре дня, восемь лет и две недели Миша выскочил из туалета посреди Швеции. Сделал три шага и прирос к полу. У его столика стояли две женщины. Одна – крашеная брюнетка лет сорока, по-шведски курносая, – стояла вполоборота к нему. Лица другой, с пепельными волосами, видно не было. Она держала руки в карманах рыжей спортивной куртки. Ноги в чёрных джинсах были крепкие, безупречно прямые, обутые в кроссовки. Никакой темноты у корней волос. Шведка. Когда Миша подошёл ближе, она повернула к нему красивое немолодое лицо и спросила, не уходит ли он.

– Нэй, – он замотал головой и бухнулся на стул. Не глядя на женщин, промямлил, что ждёт друга. Потом скосил глаза в их сторону и сжался, как ошпаренный, потому что они уже высматривали другой столик и не слушали его. Им, как и всему человечеству, было наплевать, кого он ждёт.

Пока он студил пылающие уши, случилось непоправимое. Мимо пронеслась девушка в переднике. Она смела со столика всё, кроме перчатки. Раздавленный, Миша вытащил из кармана другую перчатку. Опустил рядом, бесстыдно понюхав.

– Ну вот кто. Кто тебя просил.

Девушка в переднике уже опустошала столы на другой стороне зала. Всё с ней было ясно. Здоровые волосы, чистая кожа. Европейский дух в скандинавском теле. Здоровые зубы, естественно. Выправленный прикус и две пломбы за двадцать лет, максимум. В худшем случае – щербатый резец после кувырка с лошади, но там такое поставили, что никогда не пожелтеет.

Хотя нет, лошадницы же вроде из обеспеченных семей. Чего им бегать с подносами. Или это не фактор? В смысле, не зазорно бегать с подносами? Позвонил бы жене, спросил бы, если б не ушла. У Вальгрена, кстати, младшая дочка открывала летом кафе прямо в саду, под окнами виллы. Да, но у той же для гимназии. Практика. «Открой своё дело». Кружок юного капиталиста. Своё кафе – это не чужие подносы таскать. Как, интересно, она с налоговой разбиралась? Хотя у неё же три недели всего было открыто. Наверняка есть порог минимальный, по времени или по обороту. Чтобы школьники конфеты с чистой совестью продавали по подъездам, когда деньги на экскурсию нужны. Нет, это ж надо ж: ребёнку нельзя на экскурсию денег дать. Ну, что шлёпать нельзя – это разумно. Гореликова Вовку лупили в детстве, через две стены было слышно. И где он теперь? Мать говорила, опять посадили. Но денег-то почему нельзя ребёнку дать? Они что думают, дети тупые? Слепые? Думают, дети и так не видят в упор, что Элин живёт с мамой в двушке над шоссе, а у Малин персональный ипподром в три гектара? Это ж надо ж. Молодец. Молодец, Мишка. Про другое думаешь. Не про –