Круг ветра - стр. 29
[120]. Это все и я знаю. Конфуцианцы и посчитали так… Но сколько воды утекло! Века и века. И пора возродить Музыкальную палату, мой друг. Она на самом деле никуда не подевалась. Она здесь. – И он окинул взглядом своих голубых согдийских глаз зеленые поля за рекой, курящуюся серебром ленту реки, пепельно-жемчужные небеса после дождя, затихшие сосновые леса. – Не хочешь ли стать ее монахом?
– Нет, – ответил Махакайя. – Во-первых, уже есть канцелярия Даюэшу, ведающая каноном и простонародной музыкой, а еще и Кучуйшу, канцелярия придворных оркестров. Неужели вам это неизвестно?
– Мне нужна другая Музыкальная палата! Полная ветра, – тут же отозвался Рамтиш, – и звезд.
– И Будда порицал музыку, – добавил Махакайя.
– И зря, – сказал Рамтиш. – Почва истощена, и на ней не вырастают деревья и травы; вода взбаламучена, и в ней не растут рыбы и черепахи; когда в упадке жизненные силы, живые существа не развиваются[121]. Зачем же этому потворствовать? Музыка наполняет Поднебесную радостью и силой жизни, как влажный ветер истомленную сушью… сушью… – Рамтиш сбился…
Послышались голоса, Махакайя различил гнусавую речь Бандара. Он оглянулся, и точно – в зал входили Бандар и Адарак.
– Досточтимый! – обратился Бандар, открывая лицо, и из складок материи сыпалась пыль, глаза его от горячего ветра покраснели. – Наши запасы истощены. Придется в городе закупить провизию. Но сейчас-то мы с Адараком голодны, будто волки Снежных Гор. А нам отказывают в пище!
– Готам Крсна, – отозвался Махакайя, – ведь уже миновал полдень, а законы сангхи строги.
– Но в первый-то вечер мы спокойно откушали! – напомнил Готам Крсна.
– Нас привечали после долгого пути.
– Но мы же не братья вашей сангхи, – напомнил Адарак, недружелюбно озирая собрание. – Готам Крсна поклоняется Шиве, а я – моему клинку.
Махакайя обратил лицо к настоятелю. Чаматкарана…
Глава 10
Персия. В детстве он зачитывался книгами о Кире Великом, Дарии, о греко-персидских войнах, руинах Персеполя и Пасаргада. Два с половиной столетия Персия рулила в древнем мире, рулила древним миром, пока не явился Александр Македонский. Но потом Персия снова вернулась двумя царствами: Парфянским и Сасанидов, чтобы семь веков задавать жару Риму, а после – Византии. И, увы, в седьмом веке пришли арабы… Ша Сэн, или Песчаный монах, из их четверки, рыжий и с разными глазами (один – синий, другой – зеленый), на эти сетования разражался арабскими поговорками вроде этой: «Прежде чем высказать кому-то горькую правду, помажь кончик языка медом. Помазал, Бацзе?» Ша Сэн, он же Юра Васильев, был вообще-то арабистом до встречи с весельчаком и выдумщиком Генкой Карасевым, то бишь обезьяном Сунь Укуном. «Чем тебе не нравится халифат? Или Омар Хайям? – наступал Юра Ша Сэн. – Все твои персы-поэты были суфии, так ведь? Персию оплодотворил пророк».
На самом-то деле все они были вполне русскими, ну за исключением Генки Карасева, он наполовину, а может, и на все девяносто девять процентов – цыган, так что лучше сказать, все они сыны СССР с нормальным чувством патриотизма, и все эти споры, крики посреди студенческой пирушки – за халифат, пророка, Аирйанэм-Ваэджа, или Заратустру с Ницше, или за Поднебесную – это все-таки было в большей степени игрой. Хотя и не совсем игрой. Ведь каждый пришел в ВИИЯ