Кровавый скипетр - стр. 50
– Ох, заметет за ночь, – прервал неловкое за столом молчание Мефодий, поглядев в окно, за которым угрожающе гудел начавшийся буран.
– Заметет, – отвечал все еще погруженный в свои мысли Федор, коему было не до пустых разговоров – в его мечтах оба сына в блистающих доспехах приносили России новые победы, зарабатывая себе и роду своему вечную славу…
Глава 7
Лето 1540 года
– Как посмели они! Как посмели! – крик Ивана Васильевича Шуйского из верхней горницы сопровождался грохотом разрушаемой утвари и звоном бьющейся посуды. Слуги и холопы пугливо втягивали головы в плечи, боясь попасть под горячую руку, прятались по углам. От шума расплакался внук князя, годовалый Ванята. Няньки, завернув его в пелена, торопливо уносили малыша в дальнюю горницу, покачивая на руках. Петр Шуйский дождался, пока за дверью стихнет яростный вопль отца, и лишь затем вошел. Задранные ковры были усеяны осколками посуды, обломками кресел, бумагами и перьями из растерзанных подушек. Серебряные подносы и кубки разбросаны тут и там. Иван Васильевич стоял красный, тяжело дышащий, легкий татарский кафтан сполз с костлявого левого плеча. Петр твердо глядел на отца, молчал.
– Это крамола! Заговор против нашей власти! – прошипел Иван Васильевич. – Хотят Бельского видеть во главе государства! Ну что ж… посмотрим! Посмотрим…
Гнев Шуйского был вызван вестью о том, что митрополит Иоасаф с некоторыми боярами просили десятилетнего Иоанна помиловать сидящего в темнице Ивана Бельского и вновь ввести его в думу. Мальчик, конечно, великодушно согласился, и в тот же день князь был освобожден. Это означало одно – власти Шуйских они не хотели.
– Отец, уступи. По родовитости мы не хуже Бельских, ты по-прежнему останешься первым из бояр, – настаивал Петр.
– Уступить? Уступить? – вскричал Иван Васильевич, пнув ногой в сафьяновом сапоге серебряный кувшин. – Не будет у нас власти теперь над великим князем! Иоасаф и Иван Бельский теперь станут его опекать и править всем! А мы, дай Бог, опалы избежим!
Замолчал и стал глазами искать, что бы еще разбить. Но в горнице, кажется, не осталось ни одного целого предмета. Подняв с пола брошенный в порыве гнева кинжал, Шуйский остервенело всадил лезвие в перину и, зарычав, стал кромсать ее, приговаривая:
– Иоасаф предал меня! Я сделал его владыкой! Я дал ему власть! И как он отблагодарил меня? Как?
Силы его иссякли, и он, уронив на пол кинжал, поднялся, опустошенный, прикрыл глаза ладонью, покачнулся. Петр бросился к отцу, дабы поддержать его, на ходу поднял опрокинутое креслице и усадил Ивана Васильевича в него.
– Я поклялся брату своему, что не упущу власти, не дам слабины, – проговорил старший Шуйский тихо, затем глаза его снова налились гневом, и он выкрикнул. – Ноги моей не будет в Москве, пока Бельский будет во главе думы сидеть!
– Отец, может, потребуется время, чтобы собрать силы для борьбы с Бельским, – предложил Петр, положив сильную руку на плечо отца. – Воспользуйся этим!
– Да, верно, – кивнул Иван Васильевич, по-прежнему глядя перед собой. – Уйду в тень. И Иоасаф, и Иван Бельский еще почувствуют мою силу. Они теперь мои первые враги! Пусть!
Он вскочил с кресла, стал мерить горницу широкими шагами, бормоча что-то под нос. Затем встал, обернувшись к сыну:
– Вели писать грамоты всем родичам нашим, да пущай сказано будет в них, дабы с боярами совет не держали, к великому князю не ездили. Помни, сын, Шуйские всегда друг за друга держатся, спина к спине, плечом к плечу! Пущай пока порадуются, пущай! Мы подождем…