Кровавый романтик нацизма. Доктор Геббельс. 1939-1945 - стр. 50

Это было как гром с ясного неба. Чиновники снова и снова перепроверяли отчеты в поисках возможной ошибки. В правительственной штаб-квартире некоторые высокопоставленные лица были настолько потрясены, что выпили лишнего и делали не совсем благоразумные заявления прессе. Но цифры были верны. Восемнадцать процентов всех принявших участие в выборах, то есть 6 400 000 человек, отдали свои голоса нацистам. Гитлеровская партия стала второй по влиятельности в рейхе (при все еще сохранявших лидерство социал-демократах), и в новом рейхстаге теперь ее должны были представлять 107 депутатов. Это был невиданный успех. Вряд ли во всем мире найдется политическая партия, которая сумела бы за два года увеличить свое представительство в десять раз.

На следующее утро репортеры всех газет ринулись в берлинскую штаб-квартиру нацистов. Они жаждали взять интервью у шефа пропаганды, которого справедливо считали виновником торжества. Впервые ненацистская пресса захотела узнать мнение Геббельса. Но он ограничился несколькими краткими заявлениями, сказав, что не располагает временем для газетчиков. «Сражение едва началось, – сухо изрек он. – Вернее, оно еще и не начиналось. Я только что отдал указание готовиться к грядущим событиям».

И он удалился, чтобы продиктовать статью под названием «107».

В тот день многим пришла в голову мысль, что Гитлер предпримет новый путч. Правительство после выборов пребывало в растерянности, так что переворот мог бы удаться. Но Гитлер не сделал ничего подобного, а десять дней спустя, во время процесса над тремя армейскими офицерами в верховном суде Лейпцига, поклялся, что будет оставаться в рамках законности.

Геббельс по-своему интерпретировал гитлеровскую «законность». «Конституция не определяет цель политического развития, а лишь диктует средства ее достижения, – писал он. – И в рамках таких ограничений любая политическая цель становится достижимой… Сама по себе революционная цель не есть метод. Человек может сражаться на баррикадах, но быть реакционером. Он может сражаться, используя законные конституционные методы, и при этом его цели будут оставаться революционными».

Внешняя сторона жизни Геббельса изменилась после успеха. Он перенес штаб гауляйтера в лучшее помещение на Хедеманнштрассе, 10. Всем, кто приходил к нему, он охотно объяснял, что во время войны в этом офисе располагался Вальтер Ратенау – да-да, тот самый Ратенау, чьи книги он некогда с восхищением штудировал и чьих убийц он потом возводил в герои, один из самых видных деятелей послевоенной Германии. Бывшая штаб-квартира Ратенау была своего рода историческим местом, и Геббельс видел иронию судьбы в том, что именно он теперь переехал туда.

Результаты успеха партии были налицо. Продажа «Майн кампф» шла в гору. Известные американские и английские корреспонденты брали интервью у Гитлера. «Ангрифф» стала ежедневником. Если Геббельсу требовались деньги, ему стоило только позвонить партийному казначею, и тотчас же появлялся подписанный чек. Многие толстосумы были готовы раскошелиться, чтобы, пока не поздно, вступить в партию.

Филиалы Геббельса в Мюнхене были все же побогаче, чем его штаб-квартира в Берлине. Но в мюнхенском клане его так и не признали своим. Он оставался неукротимым и агрессивным, как и прежде. Ни больших сигар, ни выпивки. Его вывела из себя статья в небольшой газетенке, где Геббельса изобразили изнеженным и разленившимся буржуа. Геббельс взорвался: «Клевета! Они лгут!» Он приказал полностью перепечатать статью и снабдил ее собственными комментариями.