Кроваво-красная машинка - стр. 3
Ключ дедушка носил на шее. Несколько раз, когда дедушка выходил, только что умывшись и не успев надеть рубашку, я видел ключ у него под майкой. Он болтался на простой нитке. Его можно было отрезать одним взмахом ножниц. А ножницы в моей старой школьной готовальне имелись.
Так я оказался среди ночи в изножье кровати, на которой спали Марта и ее муж. Сквозь просветы ставен в комнату проникали уличные огни, и я смотрел на этих двух стариков, простертых рядом друг с другом, неподвижных как надгробия. Они умерли, глупо подумал я. Вздох слетел с дедушкиных губ. Ни мертвые, ни живые, снова подумалось мне, они во власти снов. Дедушке снится, как убийца подходит к его изголовью, раскрывая ужасные ножницы. Его взор блуждает по горлу жертвы, и вот… я потихоньку опускаю руку. Вот она, жизнь дедушки, висит на ниточке; а моя заперта на ключ. И я снова подношу к нему ножницы. Тут первой успевает проснуться Марта и кричит по-птичьи. Дедушкин взгляд испуганно блуждает. Вид у обоих жалкий.
– Чудовище! – орет Марта. – Чудовище!
Конечно, мне не следовало брать острые ножницы из корзинки для шитья. Но своих, с закругленными кончиками из школьной готовальни, я не нашел. Я хотел сказать дедушке, что мне просто нужен ключ, и, подыскивая слова, все смотрел на его шею – видя, как в яремной вене пульсирует кровь.
– Чудовище, – разрыдалась Марта.
Нужно было сказать хоть что-нибудь, я должен был сказать, но слова растаяли прямо у меня на языке. Я опять оказался в своей комнатке, почти лишившись дара речи. Похожий на малыша из того самого сна, Катрин, и тоже виновный, как и он.
Никакого объяснения между нами не было. Они боялись меня – а я боялся их страха. На следующий же день Марта убрала в какие-то закрома все ножи и вечером заперла дверь спальни на засов. А мне понравилось чувствовать себя отверженным. Теперь ночь и вправду становилась моим царством.
В тот же вечер я взгромоздил стул на столик и, вскарабкавшись по этой постройке, принялся негромко стучать в потолок. Осыпалось немного штукатурки, я поскреб и обнаружил планку перекрытия. А если там, наверху, кто-то был, – слышал ли он мое дыхание? На следующий день я купил швейцарский нож.
Отныне каждый день с помощью ножика я соскребал с потолка немного гипса, который потом смахивал в картонную коробочку и спускался к мусоропроводу. Никто не покушался на мою территорию. Я мог спокойно проделывать свою работу. От того, что мне удавалось обнажать пол верхнего этажа, мной овладевало прекрасное и возраставшее умиротворение. Руки кровоточили, строительный мусор колол горло, ослеплял, попадая в глаза. Но я хоть понимал, ради чего страдаю. Мое упорство было вознаграждено через пару недель: я различил на потолке очертания люка. Этот люк преодолеть было легче, чем дверь с амбарным замком.
Самым трудным было доскрести до появления зазора в полсантиметра – люком уже давно не пользовались. Когда мне это удалось, я просунул туда свою железную линейку, чтобы зафиксировать отверстие. Доски наверху затрещали. Что ж, последний толчок плечом, решающее «ух!», и… люк раскрылся вверх. А я до того удивился, что по-глупому дал ему снова закрыться, и крышка чуть не пришибла меня.
Думаю, в ту ночь я пережил то же чувство, что и археолог-любитель Реголини на пороге гробницы принцессы Ларции, когда столь темное, столь скрытое настоящее вот-вот встретится с прошлым и ярко им озарится. Я начал лихорадочно готовиться к экспедиции. У меня был рюкзак для скаутских прогулок. Я сунул туда провиант – виноград и шоколад, полную флягу воды, пуловер, кое-какие инструменты, бортовой журнал, компас, небольшой несессер на всякий случай и карманный фонарик. Обулся как надо для путешествий и надел мягкую, но теплую одежду. Меня беспокоило только одно: а вдруг чердак обитаем?