Кровь страсти – какой ты группы? - стр. 8

– Не прикасайтесь ко мне!

Годунов нервно почесал себе грудь, но не смог дочесаться до нее, как через пуфик. Он зажег свет и глянул в зеркало. Ужас положил на него свою холодную руку.

Егор Борисович вздрогнул, уставившись в лицо Маше. Та ошалело глядела на него и тоже проверяла себе щетину, которой у нее не было. Она прикоснулась к необъятной своей груди, отдернула руку и дико улыбнулась. А потом открыла рот и стала скалить зубы в зеркало, как шимпанзе в зоопарке.

Годунов почувствовал, как нарезали ему тело трусы и стал поправлять их, но они не поправлялись, так как поправился чрезмерно он сам. Трусы разошлись по швам.

Егор Борисович протрусил в туалет по надобности. Через пару минут туалет заорал благим матом. Сбежалась кухня, раскрылись все двери, сонный Гришка выехал на велосипеде. Егор Борисович вышел из туалета и неестественно прямо прошествовал в свою комнату. Синий плащ покрывал полные белые плечи и не мог покрыть белой женской груди.

– Что это с Марией Ивановной? – прошептала баба Зина.

Никто ей ничего не ответил.

Годунов медленно лег на постель и медленно проверился еще раз. Результаты проверки были самые неутешительные: не было главного, ради чего она затевалась. Ошибиться было трудно.

В дверь заглянул мужчина. Егор Борисович уловил это явно не мужским чувством.

– Егорушка, что с тобой? Ты стонешь? – спросил баритон.

– У Егорушки, кажется, поехала крыша, – слабо сказал Годунов. – Да и фундамент дал трещину.

– А что это у тебя какое-то странное лицо?

– Это чтоб скушать твои оладушки, Красная Шапочка, – нежно сказал Годунов. – Ты что, ничего не заметила или издеваешься?! – взвизгнул он, и, как теперь уже убедился окончательно, голосом Маши. – Ведь Егорушка теперь ты, а я – козленочек, козел я, а-а-а!!!

– Ничего не понимаю, – лже-Егорушка зашел в комнату, прикрыл за собой дверь и со страхом уставился на лже-Машу знакомым до тошноты лицом. На лице его играла, как котенок, сумасшедшая улыбка. Потом лже-Егорушка повернулся к зеркалу, поглядел в него и тихо положил зеркало вниз лицом.

– Теперь ты снова Маша, – сказал Годунов и истерически засмеялся. – А вот так, – Годунов перевернул зеркальце. – Снова Егорушка! Раз – Маша! Два – Егорушка! Раз – Маша! Два – Егорушка!

– Егорушка, я сама с раннего утра думала, что сошла с ума. И как-то так получалось, что в ванной света не было, тут ты спал, оладьи эти… Да что же я буду делать теперь? Егорушка-а-а!

– Да не ори ты! Голос-то у тебя (не забывай) мой!

Годунов стал разглядывать себя в зеркале. Чехов, кстати, так написал об этом: «Егорушка долго разглядывал его, а он Егорушку».

– Егорушка, что мы вчера кушали?

– Опомнись, Маша. От еды еще никто не превращался в бабу и наоборот. От слив рога только вырастали.

– От каких слив? Мы слив не ели. Какие сейчас сливы? Зима на дворе. Может, выпили чего?

– Грузинский чай пили. От него девушка может стать женщиной. Но мужчиной?

– Он еще юморит!

– Егор Борисович, – постучала в дверь Федра Агафоновна, – там оладьи горят, – и услышала, как Мария Ивановна сказала: «Чтоб они там сгорели вместе с тобой!»

Лже-Егорушка подскочил и заторопился на кухню.

– Ты, Егорушка, лежи. Маша… Ой, не знаю. Я что-нибудь объясню.

Ты объяснишь! – Годунов в бешенстве представил, как завтра он пойдет на работу.

Черные оладьи дымились и коптели.