Кромешная ночь - стр. 21

Вот, держу. Она подо мной. Здесь, на кровати; а я держу костыль поперек ее горла, вжимаю обеими руками.

Я моргнул. Нет, это наяву! Смотрю на нее сверху, уже выскочив на поверхность сна.

– Господи, детка. Как ты вообще здесь…

Я отпихнул костыль в сторону, и она опять задышала, но говорить еще не могла. На вид очень испугана. Я глядел в огромные, полные страха глаза – (они следят за мной!) – и тем держался, чтобы не прибить ее.

– Давай колись! – сказал я. – Говори давай! Что ты тут делала?

– Я… я…

Я ткнул ее кулаком в бок, с подкруткой. Она ахнула.

– Давай-давай, колись!

– Я… я… за тебя боялась. Я беспокоилась, а вдруг… Карл! Ну не надо…

Она вновь начала сопротивляться, я придавил ее всем весом. Я держал ее, выкручивал, заламывал, она охала и стонала. Попробовала вырваться из захвата, я выкрутил ей руку сильнее.

– Не смей… Пожалуйста, не надо… я никогда еще не была с… К-карл, ну нельзя же так, ой, Карл! Карл! Что ты делаешь?.. Вдруг у меня будет ребенок?.. Я… – Тут биться и просить она прекратила.

Просить стало не о чем.

Я посмотрел вниз, тесно приближенной к ее лицу головой загораживая обзор, чтобы она не проследила направление взгляда. Посмотрел и сразу закрыл глаза. Но не удержал их закрытыми.

Ее нога была как у ребенка. Крошечная голень и ступня. Детская ножка начиналась над коленным суставом – то есть там, где он был бы, если бы у нее имелось колено. Крошечная, толщиной с большой палец, голень и младенческая ступня.

Пальчики на ней сгибались и разгибались, двигаясь в ритме содроганий тела.

– Карл!.. О! О! Карл! – выдыхала она.

Через какое-то время, которое показалось мне очень долгим, я вновь услышал ее голос.

– Не надо, – тихо говорила она. – Пожалуйста, Карл, ну, что ты, что ты… Все хорошо, пожалуйста, не плачь…

Я долго не мог уснуть, хотя и всячески старался, а через тридцать минут после того, как мне это удалось, опять проснулся. Проснулся совершенно изможденным, но с ощущением, будто проспал много часов. Представляете? И так продолжалось всю ночь.

Когда я пробудился окончательно, было полдесятого, в комнату лился свет солнца. Луч падал прямо на подушку, и мое лицо было горячим и влажным. Я резко сел, охватив руками живот. Свет, внезапно ударивший меня по глазам, вызывал тошноту. Я плотно зажмурился, но свет все равно пробивался. Казалось, он проник под веки, заперт там и, посверкивая, играет тысячами крошечных картинок. Вот белые какие-то букашки, вот штучки-дрючки в форме цифры семь – танцуют, извиваются, мельтешат.

Я сел на край кровати, покачиваясь и обнимая себя руками. Во рту вкус крови, солоновато-кислый, и я подумал про то, как она будет выглядеть при ярком свете солнца – будет она желтоватой или багряной, ближе к лиловому…

Кое-как я добрался до комода, поставил на место линзы и съемные пластины с зубами. Прошлепал по коридору, захлопнул за собой дверь ванной и опустился на колени перед унитазом. Обхватил его руками и напряг все силы, глядя в лужицу воды на белом с бурыми пятнами фаянсе. Тут у меня внутри все раздулось, по телу прошла судорога и меня вывернуло.

Первый раз, то есть первый приступ рвоты, был наихудший. Меня будто разрывало надвое, выдирало у меня нутро и тут же впихивало его обратно. Потом пошло легче; самое трудное было восстановить дыхание, не задохнуться напрочь. Сердце билось все сильнее и сильнее. Пот слабости струился по лицу, мешаясь с кровью и рвотой. Я понимал, что произвожу чертовски много шума, но мне было без разницы.