Крольчатник - стр. 32
А он уселся так далеко, и сидит себе там, будто так и надо, и только изредка оттуда, из своего далека, улыбается Марине своею здешней, совершенно идиотской блаженной улыбкой. Что ж, и на том, в конце концов, спасибо, Марине сейчас и улыбка эта во как была нужна. Гораздо лучше, чем ничего.
И так ей тут было горько, страшно и одиноко, что даже близкая Денисова красота – Марина ведь и помыслить себе не могла оказаться когда-нибудь рядом с таким красавцем – не радовала ее, а, скорей, ужасала. В какую-то минуту Марину вдруг безумно потянуло домой, а впереди ведь были еще два дня, да и будущее выглядело неясным. Между прочим, если так уж трезво порассуждать, а есть ли еще у Марины дом? Как подумаешь – вроде бы уже и нету. Мама и так с трудом примирилась с мыслью, что Марина выходит замуж, потому что беременная, а если вдруг окажется, что Марина беременна, но замуж не выходит – нет, это просто невозможно было себе представить, что тогда будет! Но, с другой стороны, – остаться тут? Надолго? Почти насовсем? Нет. Невозможно. Немыслимо. Нет, надо поискать какой-то другой выход, но какой?
И, если бы не мысль о предстоящем разговоре с Денисом, Марина сразу после завтрака накинулась бы на Валерьяна с требованием сейчас же увезти ее отсюда, а так она решилась потерпеть, по крайней мере, до после обеда.
Однако пока было еще только после завтрака. Марина помогла Женьке собрать и перемыть посуду – привычный, полуавтоматический жест вежливости. Посуды было много – разной, глубокой и мелкой, цветной и белой, фаянсовой, фарфоровой и стеклянной, гладкой и со сложным лепным узором. Впечатление было, что каждая тарелочка-чашечка представляет собой последний, уникальный экземпляр, чудом уцелевший от купленного в незапамятные времена сервиза. Все это посудное разношерстие как бы силилось рассказать Марине – да, собственно, не только ей, а всякому, кто захотел бы слушать – всю как есть длинную и запутанную историю этого дома и жившей некогда в нем семьи. Ведь, конечно же, все эти сервизы когда-то и кем-то покупались – для того, например, чтобы подарить их на свадьбу или день рожденья, и чтобы потом, глядя на эти сервизы, люди могли повспоминать: того, кто им их подарил, и в честь чего это было.
Но вот беда – сейчас, здесь, на кухне, не было никого, кто бы мог что-нибудь рассказать об этом Марине. И ей оставалось только гадать, как оно все тут было раньше, когда ее, Марины, тут не было и в помине, а зато все эти сервизы были целы.
Углубившись в эти размышления, Марина незаметно выронила стеклянную плошку, и та вдребезги раскололась о край раковины. Осколочки так и брызнули во все стороны.
– Ай! – очнулась, наконец, Марина, услышав звон разбитого стекла.
– Ничего-ничего! – успокоила ее Женя, наклоняясь и подбирая заискрившиеся на солнышке кусочки стекла. – К счастью!
– Надеюсь, – еле слышно прошептала Марина, обращаясь к самой себе.
Но Женя услышала и улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление светлая и открытая. От этой улыбки у Марины сразу потеплело на сердце и захотелось улыбнуться самой. И она улыбнулась – вот только у Марины улыбка вышла какая-то кривая и неуверенная.
– Вы в Москве раньше жили? – все также наобум выстроила Марина следующую вежливую фразу.
– Нет. Вообще-то я из Подмосковья, из Серпухова. Знаешь, есть такой городишко, от Москвы на юг два часа электричкой.