Критическая масса (сборник) - стр. 64

– Готова? – спросили Сашеньку, и она вздрогнула и закивала…

– Ты зачем в рясе? – изумленно спросила Софья своего отца. – Или потом сразу по требам?

– Да нет… – непонятно ответил он. – Просто думаю, что вдруг не Бога, так хоть рясы с крестом постыдятся…

…Ровно в половине четвертого в дверь квартиры на седьмом этаже серого дома с башенками Сашенька, открыв ее своим ключом, впустила двоих необычных мужчин: подполковника милиции и священника. Первый держал наготове раскрытое удостоверение, а второй выглядывал у него из-за плеча, но вид имел решительный и на компромиссы не согласный. Услышав в прихожей подозрительно густое шевеление, из кухни тенью скользнула иззелена-бледная Катина мать. Девочка невольно ахнула и отшатнулась. Лицо ее мамы было неузнаваемо – так опухли не заплаканные, а словно выплаканные и ослепшие глаза. Она окинула вернувшуюся блудную дочь парадоксально безразличным взглядом, и едва ли намного больше интереса мелькнуло в нем при виде странных мужчин.

– Милиция… – на всякий случай опередил любые события Николай.

– Вижу… – без выражения ответила она. – Ну что ж, арестовывайте…

Катя никогда не могла понять женщин, по нескольку раз выходящих замуж или имеющих бесчисленные «романы». Не то что понять, но даже каким-то образом простить их существование на свете она не могла – будто они наносили ей этим личное оскорбление. Катя не осуждала их за «безнравственность» в общепринятом смысле этого слова – нет, ее чувства к ним были сложней и причудливей. Она словно подсознательно не причисляла их к человеческому роду. А к какому же тогда? К животному? Но даже самая шелудивая сука на свете спаривается пусть и с разными кобелями, но строго два раза в год, во время течки, и делает это, лишь подчиняясь неумолимому инстинкту размножения: почувствовав в себе щенность, она больше не подпускает самцов! Куда же отнести двуногую прямоходящую самку с высшим образованием, думала Катя, способную уже спустя месяц после расставания с одним мужчиной, как ни в чем не бывало, идти под руку с другим, с пугающей естественностью называя его «своим». Ведь он же – другой! Это не то лицо за обедом напротив, не той тональности храп в постели, иные привычки, чуждые вкусы, незнакомые пристрастия – все иное! И вот так запросто принять и вобрать в себя это иное, приспособиться к существованию бок о бок, не сравнивая и не сопоставляя каждую секунду с тем, которое не повторяется… Ведь это же с ума сойти можно, казалось Кате, и, наверное, сходят еще при первой же перемене, а потом, когда уже сумасшедшие, то все равно…

Про себя она знала точно: второго мужчины у нее не будет, и быть не может, потому что ведь это же надо будет полностью на новый лад перекроить всю свою суть, так мучительно настроенную на этот… «Умру, но удержу, – однажды решила она, – пусть хоть весь мир встанет против меня…». Мысль о том, что однажды Семен попросту уйдет от нее к какой-нибудь более молодой и перспективной, посещала Катю не раз, и она вся холодела от одного такого предположения, потому что только начав представлять себе, что будет с ней потом, как сразу хотелось по-дурному кричать от ощущения падения в какую-то сизую тусклую бездну…

Зинаида оказалась первой за четыре года реальной угрозой Катиного низвержения – и, незаметно оказавшись прикованной к ней тяжелой цепью крупного долга, Катя могла долгие недели неотвязно размышлять только об одном: как теперь отдать проклятые деньги, чтобы получить право указать предполагаемой разлучнице на дверь… Она навязчиво бродила взглядом по жалким остаткам антикварных предметов в квартире, но регулярно приглашаемые оценщики предлагали за них неожиданно смехотворные суммы, ссылаясь то на отбитый уголок у чернильного прибора, то на совершенную неизвестность художника начала прошлого века, написавшего фиолетовое озеро с кособокой лодкой… А в разговоре с нею Семен все чаще ронял небрежное: «Вот мы с Зиной…» – и сизая бездна подступала прямо к сердцу, готовому оборваться…