Критическая масса (сборник) - стр. 44
В глазах матери промелькнула далекая тревога:
– Вроде, температура не такая, чтоб до бреда дошло… – пробормотала она.
– Это не бред! – обрадовалась Сашенька ее пониманию. – Это совсем не бред, это правда, честное слово, правда!
Но вдруг сильная мамина рука сделала то, чего от нее Сашеньке еще никогда не доводилось вытерпеть: жестко и больно взяла ее за левое ухо и безжалостно потянула вперед-назад. Девочка невольно охнула, а мама произнесла с негодованием и даже обидой:
– Когда ты это, наконец, прекратишь?! Вот что: если я еще раз – один только раз – услышу от тебя о каком-нибудь очередном трупе, маньяке, привидении – ну, ты поняла – то тебе небо с овчинку покажется. Возьму ремень и отхожу по голой заднице, так что неделю на животе лежать будешь!
– Мама, мама! – заплакала девочка. – Почему ты мне не веришь?! На этот раз все правда, я ничего не выдумываю, я даже знаю, где теперь лежит труп, я могу показать, только поверь мне, пожалуйста, поверь!!!
Ее ухо тряхнули еще сильнее и ощутимее. Мать сурово ответила:
– Если б не эта твоя болезнь – ты была бы наказана прямо сейчас. И будь уверена – охота к дальнейшему вранью у тебя сразу же отпала бы навсегда. А сейчас потрудись запомнить, что когда ты приплетаешь в свои фантазии реальных людей – членов семьи и друзей – то это уже не просто дурацкие басни, а клевета и подлость. И этого я тебе не прощу. Довольно мы с Семеном уже терпим твои выходки. Теперь вот что: пока больна – лежи, но потом серьезного разговора с нами о твоем поведении – и неминуемых последствиях – тебе не избежать, так и знай.
Мать выпрямилась и, еще раз окинув девочку неведомым раньше злым взглядом, сразу натолкнувшим на воспоминание о какой-то гнусной хищной рептилии, она стремительно вышла из комнаты и, даже пока ее пересекала, во всей походке, в резком движении, каким мать вскинула голову, Сашенька уловила нечто новое – будто твердую решимость, явившуюся после каких-то неизвестных мучительных колебаний. Девочка с тихим стоном перевалилась к стене. Разговор не получился и, как она совершенно бесповоротно поняла в этот момент, уже не получится…
«Я сама виновата, – тихо плача, размышляла она. – Я действительно много врала – кто только меня за язык тянул… Я ведь ничего такого не хотела, просто так жить немножко поинтереснее… Но ведь я и собаку бешеную выдумала, и призрак удавленницы в туалете… А уж про то, что за мной на улице следили, я маме почти каждую неделю рассказывала… А теперь рассказываю, как ехала ночью с трупом на заднем сиденье… Я как тот мальчик-пастух, про которого мы читали на английском… Который кричал «Wolf! Wolf!», чтобы просто посмеяться над людьми, которые все «…ran (или run?) to help him» – побежали ему на помощь – а он там у себя на пастбище «danced and jumped and lu…la…» – танцевал и прыгал и – как там по-английски «смеялся»? И делал так несколько раз, и людей прибегало все меньше, а потом, конечно, волк появился по-настоящему и сначала сожрал одну «ship» – нет, надо длинно, а то получится, что он целый корабль съел, а не овцу – «sheep» – вот как правильно, а пастуха уволок с собой. «And nobody ever saw him» – и никто его никогда больше не видел – авторы учебника посчитали, что это справедливо, за одну небольшую шалость быть съеденным волком… И вот Сашенька опять спала и вновь видела во сне себя то в ночном лесу, то на заброшенном озере, то в знакомой машине в компании все тех же живых и мертвых людей, попеременно убивающих и топящих друг-друга – и вдруг приходила в себя глубокой ночью в своей влажной от пота холодной кровати – измученная, дрожащая и едва уже способная отличить страшную явь от причудливого сна, живую фантазию от болезненного бреда…