Крис и Карма. Книга первая - стр. 5
Где-то в начале июня прошлого года случился у Михалыча на участке сураз: подобрал он в буреломной чаще месячного лосенка. У малыша была сломана левая передняя нога, и сломана – почти у самого основания копыта. Делать нечего, поволок Михалыч раненого лосенка к себе на кордон. А там его уже дожидался внук Николка, недавно вернувшийся со службы в доблестных российских войсках. Вместе они лосенку из березовых плашек надежную шину на покалеченную ногу соорудили, натуго перевязали и коровьим молоком его напоили. Пока с ногой возились, лосенок фыркал, отчаянно брыкался и даже умудрился головой Михалычу под дых так заехать, что у того слезы из глаз покатились. Но как только дело дошло до бутылки с молоком, на которую Михалыч приспособил отрезанный от перчатки резиновый палец, для верности проколотый в трех местах, лосенок так зачмокал, так умильно огромные глаза прикрыл, что любо-дорого посмотреть.
– Сколько ему? – уважительно спросил Николка.
– Месяц-полтора, не больше, – ответил Михалыч. – Почти все дикие копытные в мае телятся, чтобы, значит, к молодой зеленой травке подгадать.
– А почему мать его бросила? – белобрысый Николка, шебутной и задиристый в селе, неожиданно притих, осторожно придерживая малыша за вздрагивающий круп, и исподлобья поглядывая на деда.
– С чего ты взял, что бросила? – строго взглянул на внука из-под густых рыжих бровей Михалыч. – Это тебе не передача Андрюхи Малахова, по которой все и всех бросают. Это там, у него, то дети родителей ищут, то – родители детей. Совсем свихнулся народ, а Малахов им потакает, тащит всех подряд на телевидение. Они и рады стараться… А в природе, Николка, шалишь, в природе пока еще все по строго определенному порядку идет. Она-то, мамка его, наверняка поблизости стояла, ждала, чем дело кончится. Бывали случаи, что в такой ситуации матки и охотников с ружьями копытами забивали. Зверь это серьезный, в гневе – шибко опасный. И потому, ежели тебе лосенок где в лесу повстречается – будь начеку, а лучше всего – обойди его стороной.
– Деда, а как же она тебя не тронула? – удивился Николка.
– Ну, меня… – Михалыч даже засопел от возмущения. – С какой такой стати она меня трогать будет, ежели знает не менее трех лет, и каждый клок сена или там венички березовые, что я летом заготавливаю, а в снежные зимы в кормушки кладу, насквозь мною пропахли…Нет, внучек, шалишь, никогда они меня не тронут. А вот до самой просеки пообочь тропы его мамка меня проводила…
– А ты как об этом знаешь? – удивился Николка и, словно мальчишка, шмыгнул долгим носом, а потом еще и рукавом утерся.
– Оттуда и знаю, что слышал я ее… Да она от меня не очень-то и таилась. Кордон мой они хорошо знают. Зимой, бывало, я только Серка из стойла вывожу, а они уже со всех сторон к кормушкам потянулись. Зверь, он человека чувствует, ему для этого никаких университетов не надо… А вот осенью, во время гона – другое дело. Тут уже – не подступись, никакого кумовства они не признают в эту пору.
Тем временем лосенок, полуторалитровую бутылку молока высосав, явно притомился, и начал кружить по загону, выбирая место для лежки. Раненая нога в шине ему сильно мешала, и он то поджимал ее, то начинал трясти, мотая головой и взмыкивая от боли.
– Ишь ты, малой, никак лечь не приспособится, – проворчал Михалыч. – Ну, ничего, потихоньку обучится…