Крис и Карма. Книга первая - стр. 16
И как-то долго, очень долго, не приходила Зина с расчетом, хотя Вадик нетерпеливыми жестами уже несколько раз подзывал ее к себе. Но, опять же, все в эти минуты ожидания казалось Вадику нестерпимо долгим, весь мир словно бы сговорился против него и – никуда не спешил, никого не догонял. Зато подошел, вернее будет сказать, – подковылял, парень-инвалид на костылях. В потрепанном, непонятно какого цвета и кроя пиджачке, из-под которого выглядывал грязноватый воротник клетчатой рубахи, в камуфляжных, пестрых брюках, подвернутых выше колен, на двух белых больничных костылях, вытертых под мышками до серого пластикового цвета, он давно уже маячил в проходе вагона-ресторана, подолгу задерживаясь у столиков. Вадик успел заметить, что инвалиду многие наливали, и он охотно выпивал, пряча фуражку с подаяниями в глубокий карман. Потом он фуражку доставал, зажимал козырек в левой руке вместе с поперечной ручкой костыля, и переходил к следующему столику.
– Подайте инвалиду спецназа, – сказал он, глядя на Вадика невероятно синими, пронзительными глазами. – Сколько можете…
Глаза инвалида завораживали, от них трудно было оторваться, они, словно глубокая промоина в паковом льду, настойчиво манили к себе, втягивали. И сладко, и жутко было в них смотреть.
– Как же тебя угораздило? – с трудом отрываясь от синих промывов, Вадик опустил взгляд на ноги инвалида, вернее на то, что от них осталось.
– Дагестан… Зачищали одно горное селение, – с привычным равнодушием начал рассказывать парень. – Стоял в оцеплении возле одного богатого дома, по оперативным данным – мирного. Ну, стоял и стоял. Потом через калитку вышел их аксакал, а по-нашему – дедушка. Весь седой и красивый такой, с бородой и добрыми глазами. Сынок, говорит он мне, помоги, там мою внучку проклятые боевики наручниками к решетке приковали. Я и пошел, привык старикам верить… А кому еще? – парень сощурил синие злые глаза, скрипнул зубами, качнувшись на костылях. – Пошел, а там растяжка, ровно посередине двора… Чтобы, значит, ворота не попортить и крыльцо с входными дверями в дом… Пока со мною возились – боевики через калитку в лес ушли… Старик тот хорошо по-русски говорил, вроде как школьным учителем был. Говорят, очень Лермонтова любил, стихи его наизусть знал… Ну и вот, значит, благословил меня вместе с Лермонтовым в инвалиды… А родное и благодарное отечество, понятно, тоже благословило, вот, костыли бесплатные выдали и пенсию, соответственно, в два прожиточных минимума… А у меня жена, мать с сестренкой и двое детей. Все одной семьей в одной двухкомнатной квартире проживаем, и все – безработные. Наш цементный завод закрыли, на месте трикотажной фабрики азеры рынок открыли. Работы – никакой…
Вадик отдал стольник. С сожалением взглянул на пустой графинчик. Инвалид перехватил его взгляд, усмехнулся:
– Будет с меня, а то домой не дохромаю…
И поковылял дальше, высоко откинув голову над узковатым в плечах пиджачком.
Темно за окном. Непроглядно… Темна, загадочна и непроглядна человеческая жизнь в России, и каждого из нас, гордого, самонадеянного, уверенного в себе и своих силах, поджидает в жизни своя растяжка в свой урочный час…
– Вижу, вижу, – вдруг, словно из-под вздрагивающего под ногами вагонного пола, появилась официантка с блокнотиком в руках. Вадик даже вздрогнул от неожиданности. – Вижу, Котик, вижу, как ты торопишься, прямо копытом бьешь, – усмехаясь, сказала Зина. – Успеешь, золотой, какие твои годы… Все ты еще успеешь, если не остановят, – как-то загадочно, непонятно сказала она.