Крик журавлей в тумане - стр. 10

С тех пор в их доме воцарилась тишина. К ним никто больше не приходил и не звонил по телефону. Когда девчонки во дворе отказались с ней играть и прогнали ее, Надя поняла, что произошло нечто страшное. Бабушка слегла сразу после папиного ареста и больше уже не встала. Умирая, она благословила внучку нательным крестиком. Крестик висел на простой веревочке и переливался разноцветными камнями. На обратной стороне изящно были выгравированы две буквы: А.В. Бабушка сказала, что эти буквы означают инициалы отца и деда Нади, полностью совпадавшие. Как совпадали и их имена – Александр Воросинский.

После ареста отца и смерти бабушки мама очень изменилась. Она больше не улыбалась и вздрагивала буквально от каждого стука. Она не плакала, но по ночам Надя слышала, как она бродит по квартире и тихонечко подвывает, точно так же, как выла в их дворе собака, у которой дворник утопил щенят. Рано утром она уходила из дома и приходила поздно вечером. Надя ждала ее, сидя в темноте у окна. Свет она не включала, чтобы он не мешал ей видеть то, что происходит во дворе. Она все еще надеялась, что папу привезут обратно. Однажды мама пришла домой рано и начала собирать вещи. Потом она тепло одела Надю и, взяв чемодан, пошла к дверям. Уже у самых дверей она вдруг остановилась и сказала:

– Давай, Надюша, присядем на дорожку.

Она присела на чемодан, обняла прислонившуюся к ней Надю и горько расплакалась, а глядя на нее, заревела и Надя.

Они уезжали из Москвы, и это была уже как бы вторая серия их бытия.

Бесконечная дорога, проведенная на жесткой полке общего вагона, пропахшего человеческими нечистотами, разделила ее детство пополам. Из Надиной жизни исчезли счастливые краски родного города. Их заменило однообразие вечного холода и неуюта серой Воркуты. Вначале еще были удивления. Поразили глаза местных мужиков, разрисованные черными карандашами. Удивляло оранжево-розовое чудо – ягода морошка.

Потом выяснилось, что глаза мужикам раскрасила черная угольная пыль, что кисловатая морошка растет на болоте и кроме нее на этих болотах больше ничего хорошего не растет. Мандарины с их новогодним запахом остались в Москве.

Декорацией для новой жизни служила унылая карликовая растительность. Все вокруг было сумрачным и убогим. Даже небо здесь было не таким высоким и голубым, как в Москве. Оно висело над городом низкой тучей, стараясь придавить его к земле своей свинцовой тяжестью, и люди покорно подставляли плечи под свалившийся на них груз. В их числе были и Надя с мамой, ходившие по серой Воркуте, не поднимая глаз.

После отъезда из Москвы они не жили, а как бы извинялись за то, что живут. Чувство собственного достоинства у них отобрали вместе с гордым званием советских людей, оставив взамен право называться членами семьи изменника Родины, а короче – ЧСИР. В Воркуте ЧСИРам предстояло искупать вину своих арестованных близких, а все остальное, в том числе жить и дышать, им было не положено. Но они дышали и, даже более того, хотели есть. Бесконечные унижения, осознание собственной ненужности и того статуса бессловесного микроба, в который превратилась их жизнь в условиях вечного голода и холода, делали их существование без смысла и надежды. Но другого выбора у них не было и им пришлось привыкать к новым условиям.