Крестом и стволом - стр. 39

– Гвозди и электроды убрать! – сразу жестко распорядился Тохтаров. – А краска пусть стоит. – Он повернулся к священнику: – Ну что, батюшка, кого вам пригласить?

Отец Василий глянул в записную книжку:

– Давайте с Батманова Сергея Ивановича начнем.

Когда конвойный привел Батманова и, дождавшись кивка священника, вышел за дверь, отец Василий неторопливо, с чувством прочел пятидесятый псалом, продолжил тропарями, завершил иерейскими молитвами и обратился к Сергею:

– Се, чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое.

Батманов испуганно на него посмотрел, как бы вопрошая, можно ли начинать, и, прочитав в глазах священника поощрение, начал то ли пересказ печальной своей жизни, то ли следственные показания. Он путался, пытался что-то объяснить и оправдать, но отец Василий не мешал, и постепенно Сергей успокоился и оттаял.

В его исповеди не было почти ничего, что отец Василий уже не услышал на исповедях других, куда как более законопослушных устькудеярцев. Самое удивительное, в свое время исповедь самого отца Василия выглядела бы примерно так же. Много страха, еще больше скрытой гордыни и слишком мало собственно раскаяния. Но священник понимал, что это только начало, и, когда он придет в следующий раз, Батманов многое переоценит. Потому что, однажды ступив на путь к богу, душа словно вспоминает свое истинное предназначение, и это забыть уже невозможно.

Затем был второй, затем третий, четвертый. Уже начал время от времени тревожно заглядывать в дверь, нарушая все мыслимые православные нормы, нехристь Тохтаров, но отец Василий был слеп и глух к его многозначительным гримасам и приглашал одного вновь обретенного прихожанина за другим.

Надо сказать, из этих исповедей он узнал и многое, не относящееся непосредственно к грехам. Арестанты, видимо, надеясь, что тайно сказанное ими на исповеди будет как-то использоваться священником, жаловались на побои и прямые пытки, без тени сомнения раскрывали тайну следствия, и именно от них священник узнал, что почти каждого арестанта долго и болезненно допрашивали на предмет, кто такой Бухгалтер. Канувшие в неизвестность деньги покойного Парфена и поныне давили на совершенно непричастных к тайне их исчезновения людей.

А на пятый час почти беспрерывного отпущения грехов отец Василий услышал такое, во что даже не сразу поверил.

– Коваль свою команду сбивает, – тусклым голосом сообщил ему крепенький такой, но еще совсем молодой светловолосый парнишка.

– То есть? – ошарашенно нарушил точно выверенный процесс исповедания священник.

– Собирает тех, кто под ним работать будет, – проглотил слюну мальчишка. – Наши пацаны не хотят, так Пшенкин их за ноги головой вниз подвесил… На целую ночь.

– Что-то я не пойму, – нахмурился отец Василий. – Как это, под ним работать? На милицию, что ли, осведомителями?

– Не-е, не на ментовку, – отрицательно покачал головой мальчишка. – Лично на Коваля. Он сейчас на место Парфена метит. Только куда ему. Он парфеновского мизинца не стоит, упавший человек, никто с ним работать не будет.

Это была новость. Некоторое время отец Василий даже не обращал внимания на то, что ему говорит парень. Он переваривал услышанное. Получалось так, что Ковалев использовал безвластие отнюдь не для того, чтобы преступность извести. «Господи, помилуй, ибо грешен! – чуть не заплакал отец Василий. – Истинно, не ведал, что творил!»