Крест над Глетчером. Часть 1 - стр. 3
– Браво, браво! Вот за это хвалю! – весело сказала Леонора. – Значит, мне и не приходится напоминать, что отец сам как-то раз предостерегал тебя от своего примера.
– Конечно, милая сестра, но он ведь был только того мнения, что не следует слишком рано приниматься за подобные занятия. Когда мне случалось заставать его здесь углубившимся в рукописи и книги, зачастую до самозабвения, он пророчил мне, указывая на эти шкафы, что в них, и я найду отраду старости. Все же попытки мои разъяснить, что означало такое предвещание, отец отклонял, ссылаясь на будущее. Он хотел сам посвятить меня в мир этих идей, когда придет тому время, так как, по-видимому, не всякому дано самостоятельно изучать его.
– Влечение отца к этому предмету было всегда загадкой для меня, – сказала Леонора, задумавшись.
– А это потому, – возразил ей Альфред, – что ты с предубеждением относишься к исследованиям этой области, не усматривая в ней ничего, кроме суеверий. С ней может быть сопряжен только риск вдаться в суеверие. Но вот это-то отец и знал прекрасно.
Ранние занятия этим предметом он считал опасными и был того мнения, что я должен предварительно окончить курс физики, химии и, главное, астрономии, на которую он всего более напирал.
«Только тот, чей ум познал естественные явления природы, может вступить в область сверхъестественных, хотя и таких же законных явлений, без опасности для себя впасть в суеверие, как это было уже не раз с адептами наук о таинственном».
– Так говаривал мне часто отец, и вот почему я не могу разделить твоего скептического суждения об этом предмете. Раз, что он так настаивал на том, что я должен проникнуться догматами новейшей науки и вполне усвоить себе законность всех явлений, прежде чем обратиться к необъятной и туманной сфере мистики. Я твердо убежден, что область эта стоит научного исследования и что если она представляется мне до такой степени непонятной, то причина этого лежит единственно во мне самом. Мне недостает ариадниной (руководящей) нити, которую бы мне, наверное, вручил отец.
– А я надеюсь, Альфред, что ты никогда и не найдешь эту нить. Откровенно говоря, мне страшно и думать обо всем таинственном. Я могу прекрасно обойтись без него. Насколько я понимаю образ мыслей покойного отца, то ведь главной задачей для него всю жизнь было бессмертие человеческой души. Но этому меня научило простое руководство катехизиса и явления привидения мне не нужны!
– Ты не можешь понять этого, сестренка. Наш брат не ограничивается одной верой, а любит постигать все знанием. Со своей стороны, я должен сказать, что совершенно понимаю Фауста, и даже более того, – мне самому доступны его ощущения. Всем нам, Карлштейнам, присущ мистический элемент. Библиотека эта составилась только в силу интереса наших предков к наукам о таинственном, начиная с графа Роберта Карлштейна, портрет которого висит в обеденном зале. Если припомнишь, – его все называли алхимиком.
– Мне и по эту пору становится страшно при мысли о нем, Альфред. Но ведь рабочий кабинет его и лаборатория были не в замке, а в башне, ныне уже полуразвалившейся, что по ту сторону, в лесу, на холме. Еще и до сих пор сохранились между нашими поселянами ужас наводящие предания о так называемом «золотом» графе. И хоть может быть, никто из них и не признается нам в этом, но я все же, наверное, знаю, что в нашей стороне общепринято поверие о том, что «золотой» граф в конце-концов отдал, будто бы, свою душу черту. Об этом уже несколько раз слышал наш старый лесник.