Кремень и зеркало - стр. 29
Погода стояла ненастная; дул сильный ветер, моросил ноябрьский дождь; среди призванных ко двору ирландцев были двое, которые сроду не плавали на корабле, хотя и прожили всю жизнь недалеко от моря, и теперь они корчились в немом страдании, цепляясь за поручни. Остальные переговаривались вполголоса, по-ирландски; Сидней проводил почти все время в капитанской каюте и писал письма, когда не было сильной качки. Когда корабль вошел в устье Темзы, никто не разразился радостными криками. Все исподлобья разглядывали город, проплывавший за бортом корабля. Хью с изумлением узнал ту лестницу, по которой его и Филипа Сиднея отвели в лодку, доставившую их в Саутварк: подумать только, это и вправду с ним было, на этом вот самом месте!
Делегацию провели под аркой Хэмптон-Корта и вверх по каменной дорожке к воротам, где оставили ждать под дождем, пока королева не соблаговолит принять их. Хью показалось, что он заметил ее в одном из высоких освинцованных окон: поглядев сверху вниз на просителей, Елизавета задумчиво коснулась своего жемчужного ожерелья. Мало того, он услышал ее голос: королева говорила с Берли или с кем-то еще, кто стоял у нее за плечом, словно тень. «Кто эти люди?» – спросила она. Тень зашептала ей на ухо – наверняка поясняя, что это ирландские заложники, которых привез лорд-наместник. «Хорошо, – снова услышал Хью голос королевы. – Он держит одну из двух лучших должностей во всем королевстве. Но вся эта ольстерская возня не заслуживает называться войной. Шейн О’Нил был изгоем и нищим».
Сердце Хью наполнилось гневом: от его политической победы презрительно отмахнулись, даже не признав, что это он подстроил гибель своего дяди, – сэр Генри Сидней присвоил всю честь себе. И стыдом: его и остальных заставляют стоять здесь, на холоде, среди палой листвы, и дожидаться решения своей участи. Но и теплом, произраставшим из твердой уверенности, что уж с ним-то обойдутся по-доброму: ведь он сдержал свое слово.
Наконец их впустили в зал. Придворные усмехались, разглядывая их, и перешептывались, прикрывая рот ладонью. Внезапно, лязгая доспехами, вошли двое стражников, выхватили из толпы двух ирландских баронов и вывели вон. Позже Хью выяснил, что их отвезли по реке в Тауэр; и еще много лет друзья и родные ничего не слыхали о дальнейшей их участи.
– Если есть что таить на сердце, то и язык не речет правды, – промолвила королева со своего высокого престола, обводя взглядом оставшихся ирландцев одного за другим. Упреки сыпались из ее уст на языке, который понимали не все. Но глаза ее на белом, как маска смерти, лице говорили понятнее. «Она всегда меня видит». Взгляд этих глаз проникал в самую душу одному только Хью, потому что на груди его по-прежнему висел черный камень.
О чем ему никто не сказал – ни в Пенсхерсте, у Сиднея, где Хью провел Рождество, ни в Ирландии, куда он возвратился уже на следующий год, – так это о том, что англичане решили даровать свою поддержку, причем не только скрытую, как обычно, но и более явную, не ему, барону Данганнону, только-только распробовавшему власть на вкус, а старому Турлоху. Турлоху Линьяху О’Нилу, другому его дяде, – честолюбивому, как покойный Шейн, но, в отличие от Шейна, ручному. Ольстерская знать убедила английских чиновников в Дублине провозгласить Турлоха главой О’Нилов. Хью помнил Турлоха с детства, по Данганнону; помнил, с каким презрением тот отзывался о Конне Бакахе О’Ниле, преклонившем колено перед королем Генрихом еще до рождения Хью, и о бархатном костюме Конна, и о шляпе с белым пером. В самом Хью теперь было больше от англичанина, чем от ирландца, а Турлох оставался ирландцем до мозга костей. И все же они предпочли Турлоха. Генри Сидней отправил Турлоху поздравления по случаю, как он выразился, «повышения в должности».